13 (стр. 96). Влад. Ник. Щепкин — внук великого русского артиста М. С. Щепкина, сын известного общественного деятеля Н. М. Щепкина, друга Шевченко, первого издателя полного собрания сочинений В. Г. Белинского, стихотворений Н. П. Огарева и др. В. Н. Щепкин был привлечен к «Большому процессу» (193-х) как деятельный участник революционной пропаганды среди крестьян и рабочих. Среди «опасных» вещей у него были найдены сочинения Н. Г. Чернышевского, портрет Лассаля с надписью «Вы камень, на котором созидается церковь настоящего», и рукописи, «колеблющие основы государственного порядка».

В. Н. Щепкина защищал его отец. Приговорили его к трехмесячному аресту с зачетом предварительного тюремного заключения. После суда занялся научной работой в области политической экономии. Напечатал книгу «Голод в России». Умер в конце 80-х годов XIX в.

14 (стр. 98). Слова Гамлета в одноименной трагедии Шекспира (акт 5-й, сцена 1-я, кладбище).

15 (стр. 101). С. С. Синегуб умер много лет спустя по окончании срока его каторги. Приговорив его по делу 193-х к каторжным работам в крепости на 9 лет, суд предлагал царю в порядке «монаршего милосердия» заменить это наказание ссылкою на поселение в «места Сибири, не столь отдаленные» (сб. «Государственные преступления в России в XIX в.», т. III, стр. 297—299).

Александр II утвердил, однако, первоначальный приговор. Царь «милостиво» разрешил только зачесть Синегубу в срок каторжных работ пять лет, проведенных им в предварительном заключении. По утверждении царем приговора, в № 6—7 журнала «Община» было напечатано Обращение 24 осужденных, о том числе С. С. Синегуба, к «товарищам по убеждениям». Здесь, между прочим, заявлялось, что «никакие кары и снисхождения» не изменят приверженности участников процесса к революционной партии. «Мы по-прежнему остаемся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины»,— писали Синегуб и его товарищи в документе, помеченном: «Петропавловская крепость, 25 мая 1878 г.» (сб. «Государственные преступления», т. III, стр. 303).

Синегуб был отправлен на карийскую каторгу, откуда выпущен на поселение в 1881 г. в Читу. Впоследствии он переехал в Томск, где умер в октябре 1907 г.

16 (стр. 102). Эти рассуждения Н. А. Морозов подробно развил в напечатанных после шлиссельбургского заточения книгах «Откровение в грозе и буре», «Пророки» и др.

17 (стр. 103). Дальше следуют размышления о взаимоотношениях современных государств, о войнах и т. п. Подробно Н. А. Морозов развил это в книге «На войне».

18 (стр. 105). Повесть «На перепутье» написана в крепости в первой половине декабря 1912 г., напечатана в журн. «Современный мир» за 1913 г. (№№ 6 и 7).

19 (стр. 145). Свои рассуждения на социально-экономические и социально-бытовые темы Н. А. Морозов развил в книгах: «Как прекратить вздорожание жизни. Основные законы денежного хозяйства». М., 1916; «Эволюционная социология, земля и труд», П., 11917. Первая из названных книжек упоминается в сноске к тексту «Повестей моей жизни» в предшествующем издании, где ее содержание было сокращенно изложено на нескольких страницах.

20 (стр. 147). Рыбинско-Бологовская железная дорога была открыта для движения в июне 1870 г.; сооружена на акционерный капитал, не гарантированный правительством, и потому давала мало дохода. Упоминавшееся отцом Н. А. Морозова продолжение дороги и подъездные пути впоследствии были сооружены на гарантированные правительством капиталы.

21 (стр. 161). Неточная цитата из стихотворения М. Л. Михайлова «Памяти Добролюбова» (М. Л. Михайлов. Полное собрание сочинений. Ред. Н. С. Ашукина. М.—Л., 1934, стр. 616).

22 (стр. 165). Процесс 20-ти народовольцев—Н. А. Морозова, А. Д.Михайлова и других — начался 9(21) февраля 1882 г., закончился 15 февраля. Царь подписал приговор 17 марта. Министр внутренних дел (с мая 1881 г.) граф Н. П. Игнатьев был заменен графом Д. А. Толстым в мае 1882 г.

23 (стр. 167). Повесть «Перед грозой» написана во второй половине декабря 1912 г., напечатана в журц. «Северные записки» за 1913 г. (№№ 5—8).

24 (стр. 171). «Из мрака к свету» — роман Ф. Шпильгагена, напечатанный по-немецки в 186'1 г., переводился на русский язык несколько раз.

25 (стр. 174). Из стихотворения А. С. Пушкина «Поэт» (1827 г.). В первом стихе у Н. А. неточность. У Пушкина: «Но лишь...» и т. д. (Полное собрание сочинений, под ред. С. М. Бонди, М. А. Цявловского и др., М., 1936, т. II, стр. 33).

26 (стр. 178). «Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенных по политическим причинам в период 1873—11877 гг., осужденных и ожидающих «суда»». Женева, тип. газ. «Работник», 11877, 1!0 + +32+144 стр. В сборнике семь стихотворений Н. А. Морозова (подпись— М. Н.), стихотворения С. С. Синегуба (псевдоним — Вербовчанин) и других.

27 (стр. 187). Из русских революционеров участвовали в борьбе балканских славян за свободу С. М. Кравчинский, Д. А. Клеменц, М. П. Сажин, П. С. Поливанов и другие. Некоторые из них заводили там связи с местными революционерами. Среди них представляет особенный интерес личность офицера русской армии Ник. Дм. Далматова (род. в 1842 г.). Получив в 1859 г. от матери имение, он отпустил крестьян на волю и отдал им всю землю— около 1000 десятин. В конце 60-х годов Далматов уехал в Болгарию для участия в подготовлявшемся там восстании против турецкого ига. Не имея денег, поступил в Одессе матросом на пароход, отправлявшийся- в Болгарию. Затем работал на патронном заводе в Белграде (Сербия). Вернувшись в начале 70-х годов в Россию, работал слесарем на заводах и подозревался в распространении среди рабочих революционной литературы. В начале восстания в Герцеговина (1875) отправился туда; был убит в сражении под Крагуевацом.

28 (стр. 192). В первой половине 70-х гг. в Чигиринском у. Полтавской губ. происходили крестьянские волнения на аграрной почве. Среди крестьян пошли слухи, что царь скоро пошлет по деревням комиссаров для передела земли. Этими слухами воспользовался один из участников революционного движения — Я. В. Стефанович. Подобрав небольшую группу товарищей (среди них главные — Л. Г. Дейч и И. В. Бохановский), он повел среди крестьян Чигиринского уезда агитацию. Организовали в 1877 г. «Тайную дружину», в которую было вовлечено около 2000 крестьян путем раздачи подложных царских грамот с обещанием земли и с призывом отбирать ее силой от помещиков. Тайна, вопреки убеждениям подложных царских грамот, соблюдалась недолго. Нескольких человек сослали в Сибирь, 74 крестьянина были приговорены к различным наказаниям. Подложные документы Чигиринской дружины опубликованы в журн. «Былое» за 1906 г. (№ 12, стр. 257 и ел.).

29 (стр. 195). Изложенная здесь, в общем довольно точно, т. н. «боголюбовская» история произошла 13 июля 1877 г. А. С. Емельянов, известный в революционных кругах под фамилией Боголюбова, за участие в демонстрации 6 декабря 1876 г. на площади перед Казанским собором в Петербурге был приговорен к каторжным работам в рудниках на 15 лет. Перед отправкой на каторгу содержался в доме предварительного заключения. Здесь и произошла описанная Н. А. Морозовым история. Боголюбова подвергли по приказу Трепова телесному наказанию. Вскоре его отправили в Ново-Белгородскую центральную каторжную тюрьму, где он впал в душевное расстройство. Умер в Казанской больнице около 1885 г.

30 (стр. 197). СУ.. «Автобиографию» Н. А. Морозова в т. I «Повестей моей жизни».

31 (стр. 202). Об Алексеевой см. в т. I «Повестей моей жизни».

32 (стр. 205). См. т. I «Повестей моей жизни».

33 (стр. 206). Вера Ивановна Засулич была в первый раз арестована в связи с делом С. Г. Нечаева в 1869 г. Около двух лет ее держали в тюрьме, затем выслали в административном порядке в места «не столь отдаленные». Лишь в 1875 г. разрешили приехать в Харьков для поступления на фельдшерские курсы. В Трепова она стреляла 24 января 1878 г. в приемной градоначальника в присутствии просителей и чиновников. Тяжело ранила Трепова в живот, но он потом выздоровел. В своих воспоминаньях Засулич рассказывает, что было после ее выстрела: «Выстрел, крик... Стояла и ждала... Посыпались удары, меня повалили и продолжали бить... Что было совершенно неожиданно, так это то, что я не чувствовала ни малейшей боли; чувствовала удары, а боли не было. Я почувствовала боль только ночью... в камере».

34 (стр. 206). Сопоставление Веры Засулич с Шарлоттой Кордэ не соответствует политическим мотивам их выступлений. Шарлотта Кордэ убила вождя французской революции конца XVIII в. Жана-Поля Марата (13 июля 1793 г.) из побуждений контрреволюционных. Вера Засулич стреляла в царского ставленника за жестокое обращение с осужденным революционером.

35 (стр. 215). О супругах Гольдсмит см. «Повести моей жизни», т. I, Упоминаемую дальше в тексте дочь Гольдсмитов звали Маней, а не Соней, как пишет Н. А. Морозов.

К книге четвертой

36 (стр. 227). Повесть «Невозвратно былое» написана в Двинской крепости в середине января 1913 г.; напечатана в журнале «Северные записки» за 1916 г. (№№ 2 и 12). Вторая половина повести (гл. 5—7) появилась в печати спустя десять месяцев после первой вследствие задержки цензурой. После долгих переговоров редакция с цензурой последняя разрешила печатание глав пятой и седьмой; заголовок шестой главы был в журнале сохранен, но вместо текста под ним был ряд точек. Первая глава повести имела в журнале заголовок: «Мысли узника».

37 (стр. 227). Из стихотворения А. С. Пушкина «Воспоминание» (1828 г.). Полное собрание сочинений, т. II, ред. М. А. Цявловского, М„ 1936, стр. 57 и ел.

38 (стр. 237). Из поэмы «Антоний» поэта первой трети XIX в. Э. И. Губера. Цитировано неточно (Сочинения, т. I, СПб., 1859, стр. 298).

39 (стр. 245). Интересные подробности о саратовской революционной молодежи, среди которой действовал Н. А. в описываемый период,— в позднейшем очерке одного из тогдашних молодых людей, И. И. Майнова, «Саратовский семидесятник» («Минувшие годы», № 1, 1908, стр. 244—276; № 3, стр. 171—208; № 4, стр. 252—282).

Очерк посвящен жизнеописанию и революционной деятельности главного героя рассказа «Изумительный револьвер» — П. С. Поливанова, который просидел одновременно с Н. А. почти двадцать лет в Шлиссельбургской крепости. Описывая общество, собиравшееся у Гофштеттеров, И. И. Майков так характеризует тогдашнего И. А.: «Когда разговор, что так часто бывало, сводился на литературу, на поэзию или принимал шутливый и веселый характер, то первое место в живой словесной перестрелке занимал молодой человек лет 23—24, стройный, хорошенький, с нежным цветом лица, с ясными глазами, в которых самый опытный сыщик не увидел бы ничего говорящего о том, что вот это — «заговорщик» и будущий террорист. В литературно-философски-шутливом causerie * Николай Иванович Полозов — псевдоним этого нелегального — напоминал скорее какого-нибудь беззаботного виконта дореволюционной эпохи, чем русского «нигилиста», которому, по шаблону реакционных романов того времени (Маркевич, Авсеенко, Крестовский, Мещерский и т. д.), полагалось быть неотесанным циником, отрицающим эстетику и носовые платки. Этот «нигилист» не только признавал эстетику, но и был проникнут эстетическим чувством до конца ногтей. Он был изящен и по внешности, и по ходу своих мыслей, живому, свободному, почти всегда несколько своеобразному, и по легкой, искристой форме своей речи, с прорывающимися в ней по временам нотками лиризма, тотчас же спешившего замаскироваться веселой шуткой. Тонкий и строгий критик чужих стихов, Николай Иванович сам писал очень недурно».

* Беседа,

Излагая дальше содержание революционных бесед молодежи, собиравшейся на балконе квартиры Гофштеттера, автор очерка вспоминает: «Мечтали о возрождении человечества к новой жизни, искали путей к такому возрождению и, чувствуя в себе силы идти в своих исканиях навстречу всем бедам и напастям, какие может послать судьба, беззаботно отдавались красивым настроениям, когда они являлись естественно и охватывали сразу всех, как это иногда бывает в хорошей компании. В такие моменты Морозов являлся самым приятным и занимательным собеседником. По своей любви к шуткам он нередко старался поддеть нас, юногаей, на нашей юношески прямолинейной и необузданной революционности и раз сочинил с этой целью особые стихи, сверх-ультрареволюционные; не только содержание, но и самые рифмы в этих стихах состояли сплошь из самых сакраментальных или жупельных для революционера слов: «жандармы»—«казармы», «троны» — «стоны» (конечно, народные), «тираны» — «под игом рабства гибнущие страны» и т. п. С совершенно серьезным видом и с немалым пафосом он прочел перед нами это дивное произведение революционной музы, ожидая, что юнцы не разберут и придут в восторг от столь пламенного «прославления свободы»; но в этой гипотезе будущий философ ошибся, и дело закончилось дружным смехом автора и его критиков» («Минувшие годы», № 3, стр. 192—193).

40 (стр. 245). А. И. Иванчин-Писарев рассказывает об этом в своих воспоминаниях («Хождение в народ», изд. «Молодая гвардия», М.— Л., 1929, стр. 92).

41 (стр. 248). Об этой истории (1878 г.) рассказано в нелегальном журнале «Начало» (№ 2, апрель 1878 г.). В рассказе использованы сообщения легальных буржуазных газет. «3-го апреля в Москве у вокзала Курской железной дороги собралось до 200 молодых людей. Они явно выражали намерение встретить киевских студентов, отправляемых административным порядком в ссылку... Полиция, которая приходит в ужас от всякого рода манифестаций и демонстраций, полиция, которая для предупреждения демонстраций крадет трупы умерших людей, замешанных в политических делах,— эта самая полиция молчит и бездействует. Что за причина? Но встречавшим некогда было вдумываться в эти фразы. Ссыльные приехали; ожидавшие встретили их с восторгом. Оказалось, что у многих из них нет теплого платья,— москвичи отдали свое. Ссыльных поместили в кареты, окруженные небольшим конвоем с частным приставом во главе. Москвичи с громкими криками «ура» шли около карет. Медленно двигался поезд; толпа прибывала все более и более... Поезд проезжает почти через весь город, толпа вырастает до пяти тысяч. Еще медленнее и с большими затруднениями движется поезд; москвичи, провожавшие своих киевских товарищей, недоумевают; очевидно, полиция сама способствует демонстрации. Наконец, приближаются к Охотному ряду, приближаются к развязке той загадки, что задана им полицией... Незадолго до появления этого поезда в Охотном ряду там был пристав Тверской части и обращался к лабазникам и торгующим мясом с просьбой помочь полиции усмирить студентов, бунтующих против царя и желающих освободить поляков, ссылаемых в Сибирь на каторгу... Полиция обещала им безнаказанность битья студентов. Вот в каком настроении были торговцы Охотного ряда, когда к нему приближался поезд с высылаемыми студентами. Лабазники присоединились к толпе, окружавшей кареты и состоявшей в громадном большинстве из зевак, принадлежавших к высшему сословию, и стали «задирать» студентов, а потом открыто вступили в драку со словами: «Лупи, ребята, барских щенков!». Лабазники били всех, не разбирая ни возраста, ни пола, кто одет в немецкое платье. Избитые мужчины и женщины, без чувств распростертые на мостовой, встречались по всему пространству от Охотного ряда до Никитской. Все это делалось в продолжение трех часов без всякой помех» с чьей-либо стороны. Полиции не было видно вовсе» (сб. «Революционная журналистика 70-х годов», ред. В. Богучарского, стр. 29 и сл.).

42 (стр. 252). В. Н. Фигнер рассказывает о происхождении названия «троглодиты»: «Однажды, как-то в разговоре, когда сошлись Писарев, Клеменц, я и еще кто-то. Клеменц в юмористическом духе изображал невозможность добраться до хорошо законспирированных товарищей. «Это какие-то пещерные люди,— говорил он с обычной насмешливой улыбкой,— троглодиты, скрывающиеся в недоступных расщелинах и скрытых пещерах». Сравнение это понравилось и стало повторяться; отсюда и пошло потом шутливое прозвище «троглодиты», а позднейшие «историки» превратили штуку в серьезное название — «Общество троглодитов»» (Соч.,т. I, 1933, стр. 113).

43 (стр. 262) Вера Засулич была предана суду с участием присяжных заседателей. Председателем Петербургского окружного суда был тогда знаменитый юрист, писатель, общественный деятель, впоследствии почетный член Академии наук — А. Ф. Кони. Процесс происходил 31 марта 1878 г. Кони руководил заседанием беспристрастно. Этому приписывали в реакционных кругах понесенное царским правительством поражение в процессе Засулич. Руководители судебного ведомства хотели назначить обвинителями В. И. Засулич одного из товарищей прокурора окружного суда:— В. И. Жуковского или С. А. Андреевского. Рассчитывали, что их красноречие повлияет на присяжных заседателей. Оба отказались. Первый ссылался на то, что его брат, Николай Иванович,— политический эмигрант. Второй оставил интересный рассказ о своем отказе. Он заявил своему начальнику, что по его убеждению, кто бы ни обвинял Засулич, присяжные заседатели оправдают ее. «Каким образом?» — спросил начальник. Потому что Трепов совершил возмутительнейшее превышение власти. Он выпорол «политического» Боголюбова во дворе тюрьмы и заставил всех арестантов из своих окон смотреть на эту порку... И все мы, представители юстиции, прекрасно знаем, что Трепову за это ничего не будет. Поймут это и присяжные. Так вот, они и подумают, каждый про себя: «Значит, при теперешних порядках и нас можно пороть безнаказанно, если кому вздумается? Нет! Молодец Вера Засулич! Спасибо ей!» И они ее всегда оправдают. В обвинители Веры Засулич следовало бы достать какого-нибудь дореформенного человека, преданного далекой старине». Жуковский и Андреевский понесли за отказ административное наказание (Р. Кантор. К процессу В. И. Засулич. «Былое», № 21, 1923, стр. 87 и сл.; А. Ф. Кони. Воспоминание о деле Веры Засулич. М.—'Л.. 1933; см. еще примеч. 52 к стр. 383).

44 (стр. 263). Рассказ «Проблески» написан 13—20 января 1913 г. в Двинской крепости; напечатан в «Ежемес. журнале» за 1914 г. № 1—3.

45 (стр. 273). Из стихотворения Н. А. Добролюбова (без названия). У автора четвертая строка читается так: «Не залегла передо мной» (Полное собрание сочинений, т. VI, ред. П. И. Лебедева-Полянского и Б. П. Козьмина. М„ 1939, стр. 266.

46 (стр. 283). Дм. Андр. Лизогуб — богатый украинский помещик. Принимал участие в революционном движении с 1874 г. Все свои средства отдал на революционные предприятия. Подвергался преследованию жандармов, но дела о нем прекращались несколько раз за отсутствием улик. По доносу его управляющего, хотевшего присвоить имение Лизогуба, арестован в конце 1878 г. Привлечен к процессу группы лиц, подготовлявших широкое крестьянское восстание, приговорен к смертной казни и повешен 10 августа 1879 г,

47 (стр. 295). В рассказе некоторые неточности. С. Л. Перовскую выслали не в Архангельскую, а в Олонецкую губ. От жандармов она скрылась со станции Волхов в ночь с 24 на 25 августа 1878 г., почти два месяца спустя после свидания с Н. А. Морозовым по делу об освобождении П. И. Войнаральского.

48 (стр. 302). В рассказе «Попытка освобождения товарища» Н. А. использовал свой очерк (во многих местах — буквально), напечатанный в № 4 подпольного журнала «Земля и воля» от 20 февраля 1879 г. («Попытка освобождения Войнаральского», сб. «Революционная журналистика семидесятых годов», ред. В. Богучарского, стр. 202— 206).

Попытка освободить П. И. Войнаральского была 1 июля 1878 г. Раненый жандарм Яворский умер 3 августа. Всем участникам (около 15) удалось скрыться, кроме А. Ф. Медведева, жившего тогда под фамилией П. Н. Фомина. Он был предан военному суду и приговорен к бессрочной каторге. Первое время он держался стойко, но затем не выдержал мучительной обстановки каторжной тюрьмы и дал покаянное показание (П. Е. Щ е г о л е в. Алексей Медведев. «Каторга и ссылка», № 10—71, 1930, стр. 67—110).

О попытке освободить Войнаральского писали и другие участники дела. Интересен рассказ М. Ф. Фроленко, как он старался оградить Н. А. от опасности при подготовке этого рискованного предприятия (Соч., т. I, 1930, стр. 291 и сл.).

49 (стр. 306). В т. I «Повестей моей жизни» школьный товарищ Н. А. Морозова, у которого он жил в свои гимназические годы, назван Печковским.

50 (стр. 315). Повесть «За свет и свободу» написана в Двинской крепости в конце января 1913 г., первоначально напечатана в журн. «Голос минувшего» за 1915 г. (№ 4, стр. 108 и ел.)

51 (стр. 315). Рассказа «Нерешительность моего друга» не было в журнале. В предшествующем отдельном издании шеф жандармов Н. В. Мезенцов был назван Печориным. В примечании к другому рассказу, где упоминался Мезенцов под фамилией Печорина, автор так объяснил эту замену: «В этих повестях, написанных во время заточения в крепости, некоторые фамилии были изменены для того, чтоб в случае их захвата слугами самодержавия они не имели значения юридических документов для обвинения кого-либо. Так и здесь фамилией Печорин обозначается Мезенцов. Позднейшее примечание».

62 (стр. 316). Министр юстиции (с 1867 г.) граф К. И. Пален все время своего управления министерством проводил политику систематического и всестороннего уничтожения самостоятельности суда. Завершил он это умалением прав присяжных заседателей в делах политических. Через шесть дней после оправдания присяжными заседателями Веры Засулич (см. примеч. 43 к стр. 262), 6 апреля 1878 г., Пален внес в Государственный совет проект закона «Об изменении подсудности и порядка производства». Совет утвердил закон, устранявший присяжных заседателей от рассмотрения политических дел. Революционные организации ответили на этот реакционный закон изданием: «Записки министра юстиции Палена по поводу изменения подсудности дел о преступлениях против должностных лиц» с соответственными объяснениями.

Внимание революционных кругов к деятельности Палена испугало его. Летом того же года . он оставил должность министра. Еще раньше, в 1875 г., редакция революционной газеты «Работник» выпустила тремя изданиями со своими объяснениями «Записку министра юстиции графа Палена — Успехи революционной пропаганды в России».

52а (сТр. 317). Одна из организаторов партии эсеров Е. К. Брешко-Брешковская после свержения самодержавия перешла в лагерь оголтелой контрреволюция, была ярой пропагандисткой керенщины; после Великой Октябрьской социалистической революции принимала активнейшее участие в белогвардейских заговорах и интервенции. Умерла за границей в 1934 г.

53 (стр. 322). С. Г. Ширяев рассказывает а автобиографической записке, что он познакомился с С. Н. Халтуриным в Петербурге в середине февраля 1879 г. («Красный архив», № 7, 1924, стр. 89).

54 (стр. 327). Пав. Ник. Яблочков — знаменитый русский ученый. Он первый применил электричество к уличному и вообще массовому освещению. Патент на изобретенную им электрическую лампочку Яблочков получил в марте 1876 г. В Европе ее называли «русским светом».

55 (стр. 328). Ошибка. В Нижнем-Новгороде Н. А. Морозов был летом 1878 г. Арестовали Н. А. Армфельдт и братьев Ив. Ник. и Игн. Ник. Ивичевичей в Киеве 11 февраля 1879 г. Братья Ивичевичи умерли от ран в больнице через несколько дней.

56 (стр. 330). Вооруженное сопротивление И. М. Ковальского и его товарищей жандармам в Одессе произошло 30 января 1878 г. Все были преданы военному суду, который заседал с 19 по 24 июля. Приговорен был к смертной казни один Ковальский, остальные -— к каторжным работам и ссылке.

57 (стр. 332). Покушение С. М. Кравчинского на Н. В. Мезенцоза произошло 4 августа 1878 г. Кравчинский скрылся.

58 (стр. 334). Общество «Земля и воля» (первое) зародилось в конце 1861 г. В нем участвовали Н. Г. Чернышевский, Н. Н. Обручев (автор революционных прокламаций, при Александре III — начальник генерального штаба), А. А. Слепцов, братья Н. А. и А. А. Серно-Соловъевичи, П. И. Боков, Н. И. Утин и др. М. Л. Михайлов в «Земле и воле» не участвовал: он был арестован до ее возникновения. Общество было связано с А. И Герценом и Н. П. Огаревым. В конце 1863 г. после подавления польского восстания и торжества реакции «Земля и воля» была ликвидирована ее участниками. Подробности — у М. К. Лемке в комментариях к сочинениям А. И. Герцена (т. XVI, 1920, стр. 69—101 и др. по Указателю на упомянутые фамилии).

59 (стр. 334). Орган русских революционеров «Начало» издавался нелегально в России; вышло четыре номера (март — май 1878 г.).

60 (стр. 348). Рассказ «Земля и воля» напечатан в «Голосе минувшего» за 1915 г. (№№ 4 и 5) как продолжение повести «За свет и свободу».

61 (стр. 348). Приведенное Н.А. Морозовым место взято из передовой статьи № 1 журн. «Земля и воля» от 25 октября 1878 г. В обширной статье «От редакции» говорится о целях и задачах журнала, о намечаемой обществом деятельности. Здесь, между прочим, читаем: «Социализм — высшая форма всеобщего, всечеловеческого счастья, какая только когда-либо вырабатывалась человеческим разумом. Нет для него ни пола, ни возраста, ни религии, ни национальности, ни классов, ни сословий! Всех зовет он на чудный пир жизни, всем дает он мир, свободу; счастье, сколько каждый может взять! В этом и только в этом та непреодолимая, чарующая сила, которая влечет в ряды социалистов все свежее, чистое, бескорыстное». Обращаясь к убийству шефа жандармов, в связи с которым царское правительство и его прислужники распространяли на революционеров клевету, будто им вообще не дорога человеческая жизнь, автор статьи пишет: «Господа филистеры! Поверьте же, что для нас личность человека не менее священна, чем для вас, рукоплещущих бесцельному истреблению сотен тысяч людей из-за честолюбивых династических фантазий и допускающих гибель миллионов рабочего люда, чтобы только не поступиться некоторой долей своих скотских наслаждений». Журнал обращается к своим друзьям: «Не звать их на продолжение начатой борьбы намерены мы... Напротив того, хотим предостеречь их от... увлечения этого рода борьбой... Мы должны помнить, что не этим путем мы добьемся освобождения рабочих масс. Против класса может восстать только класс; разрушить систему может только сам народ» (сб. «Революционная журналистика 70-х годов», ред. В. Богучарского, стр. 68 и сл.).

62 (стр. 349). Дальше было на трех печатных страницах стихотворение А. А. Ольхина «У гроба», посвященное «поразившему шефа жандармов», т. е. С. М. Кравчинскому. В «Повестях» Н. А. Морозова оно приводилось с некоторыми разночтениями против текста, опубликованного в № 1 «Земли и воли».

63 (стр. 351). Стихотворение «На смерть И. М. Ковальского» напечатано в № 2 «Земли и воли» от 15 декабря 1878 г.

64(стр. 352). О рассказе «Попытка освобождения Войнаральского» см. выше примеч. 48 к стр. 302. Фельетоны Д. А. Клеменца в «Земле и воле.» имели название «Письмо чистосердечного россиянина».

65 (стр. 353). «Абрамка» — Сергей Ник. Лубкин, наборщик революционных подпольных типографий.

66 (стр. 356). 17 июля 1875 г. А. И. Герцен писал своей хорошей знакомой М. К. Рейхель о посещении его многими соотечественниками, приезжающими из России. Герцен был тогда на вершине своей эмигрантской славы и популярности. «Русских все так же видимо-невидимо: и Краевский, и Зотов, и т. д.» (Соч., т. VIII, 1919, стр. 551).

В. Р. Зотов в позднейших воспоминаниях рассказывает об этом посещении: «В Лондоне или, точнее, в Путнее, в нескольких верстах от столицы Англии, где жил тогда на даче Александр Иванович Герцен, я провел несколько дней, о которых, конечно, никогда не забуду, как и о том времени, когда он был моим чичероне в Лондоне, водил меня на митинги и в клубы... Не забыть мне и последних бесед наших еще через десять лет в Женеве, на берегу ее синего озера» («Петербург в сороковых годах», гл. VI, «Исторический вестник», № 4, 1890, стр. 113 и ел.).

Автор воспоминаний был знаком с А. И. Герценом с 1846 г. «К сожалению,— пишет Зотов,— я видел, его в Петербурге только три раза, и из них только одна беседа продолжалась несколько часов, остальные были слишком коротки» (там же).

В свой лондонский приезд Зотов передал Герцену упоминаемые в тексте материалы. Они изданы в книге: «Русская потаенная литература XIX столетия. Отдел первый. Стихотворения. Часть первая. С предисловием Н. Огарева». Лондон, 1861, 66 + 427 + 12 стр. В книге много стихотворений А. С. Пушкина революционного содержания (стр. 1—108), К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева (стр. 109—128), В. К. Кюхельбекера, A. И. Полежаева, вольнолюбивые стихи Н. М. Языкова, П. А. Вяземского, Д. В. Давыдова, М. Ю. Лермонтова, А. И. Одоевского и др. Сборник имел большое .подпольное распространение в России вплоть до Октябрьской революции.

К заявлению В. Р. Зотова, что он «очень хорошо знал» Пушкина, Лермонтова, Гоголя и многих других писателей, которые «часто забегали провести вечерок» у его отца, надо отнестись с большой долей критики. Вряд ли Пушкин, Лермонтов и Гоголь «забегали» к отцу рассказчика, второстепенному романисту и драматургу Р. М. Зотову «очень часто». Но B. Р. Зотов в год смерти А. С. Пушкина достиг 15-летнего возраста и учился в Царскосельском лицее, где всегда была жива память о Пушкине-лицеисте. Конечно, он мог сильно интересоваться великим поэтом и с увлечением слушать разговоры о нем в литературном окружении отца.

В. Р. Зотов и сам имел в молодые годы касательство к революционному движению. В 1849 г. он допрашивался по делу М. В. Петрашевского, с которым одновременно учился в лицее. Рассказал об этом в своих воспоминаниях («Петербург в 40-х годах», гл. VIII, «Исторический вестник» 1890, № 6, стр. 536 и сл.; об этом — в сб. «Петрашевцы», ред. П. Е. Щеголева, т. I. М—Л., 1926, стр. 112 и ел.; т. III, 1926 г., стр. 360; М. М. Клеве иски и. Герцен-издатель и его сотрудники, сб. «Литературное наследство», вып. 41—42. А. И. Герцен, т. II, М., 1941, стр. 591 и ел.).

67 (стр. 358). См. примеч. 77 к стр. 421.

68 (стр. 366). Когда впервые печатался этот рассказ, главный герой его, Л. Ф. Мирский, сын польского шляхтича, был еще жив. Н. А. изменил для печати фамилию героя, назвав его Любомирским. В примечании к тексту в послереволюционном издании автор объяснял эту замену осторожностью. В соответствии с этим шеф жандармов А. Р. Дрентельн, в которого стрелял Мирский, назван был Дриттеном, а невеста Мирского Вивиен де-Шатобрен — Лилиан де-Шатобрен. Предосторожность, впрочем, была излишней, так как правительство вскоре после покушения Мирского узнало его фамилию, и за это покушение он был приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой (он подал прошение о помиловании).

Посаженный в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, Мирский из самых низменных, шкурных побуждений выдал заговор С. Г. Нечаева, связавшегося с революционерами на воле через распропагандированных им солдат крепостной стражи и жандармов равелина. Этим предательством Мирский не только сорвал подготовлявшийся Нечаевым побег, который явился бы большим моральным ударом царскому правительству, но и погубил многих солдат, а также ухудшил режим содержания политических заключенных. Отправлен в 1884 г. на Кару, выпущен в 1890 г. в вольную команду. В 1906 г. приговорен карательной экспедицией ген. Ренненкампфа к смертной казни за редактирование в Верхнеудинске оппозиционной газеты. Казнь заменена каторжными работами без срока. Мирский умер в 1919 или 1920 г. в Верхнеудинске. О его заключении в Алексеевском равелине, о предательстве и полученных за это льготах, вроде винограда к обеду и хорошего табака, см. у П. Е. Щеголева — «Алексеевский равелин, книга о падении и величии человека» (М., 11929, стр. 263—269, 292—3112, 366—367).

69 (стр. 381). В обвинительном акте по делу 20-ти народовольцев приводится рассказ Н. В. Клеточникова на предварительном следствии о его содействии революционерам во время службы в Третьем отделении. Приехав в Петербург для приискания места по государственной службе, он познакомился с А. Д. Михайловым и сблизился с ним. Тот предложил ему снять комнату у вдовы жандармского полковника Кутузовой, чтобы выяснить, как и через кого она помогает охранке бороться с революционно настроенной молодежью. Кутузова устроила Клеточникова на службу в Третье отделение, где он служил два года. Имея доступ ко всем секретным розыскным делам, он сообщал революционерам интересовавшие их сведения, а те «за его услуги платили ему деньги, хотя неаккуратно и в небольшом количестве». В собственноручно написанных показаниях Клеточников, по обвинительному акту, признал, что он «руководился главным образом корыстными целями и желанием более разнообразной жизни в столице, а также сочувствием к-., идеям о развитии и обогащении народа». Когда же Клеточников узнал «об истинных целях деятельности... социалистов, то уже не мот оставить сношений с ними и продолжал служить их интересам, так как боялся в противном случае быть убитым» («Былое», № 1, 1906, стр. 265 и сл.).

На судебном заседании выяснилась обстановка, при которой Н. В. Клеточников дал такие показания, а также истинная цель его сношений с революционерами. В составленном одним из присутствовавших на процессе отчете о ходе судебного следствия читаем: «Клеточников (худой, среднего роста, желтый, жидкие волосы, небольшая жидкая окладистая борода, короткие усы, все лицо сильно суживается книзу, темные очки, вид чахоточного): «Мое обвинение основано исключительно только . на моих собственных показаниях. Кроме них, в деле нет никаких улик против меня, и я теперь считаю нужным заявить, что эти показания даны были под сильным давлением извне, людей допрашивающих. При дознании, сравнительно с другими подсудимыми, находился в исключительном положении: я попал в руки своих врагов, людей, относившихся ко мне с особою злобою, и я мог ожидать от них для себя особенно жестокого отношения. Я преувеличивал свои вины и клеветал на себя, чтобы только как-нибудь добиться привлечения к суду и не подвергнуться административной высылке; так, например, это совсем неверно, чтобы я .руководствовался при своей деятельности корыстными целями: у меня были другие мотивы, хотя, ..с другой стороны, я не революционер по убеждениям. Меня давила мелкая, неинтересная провинциальная жизнь, я чувствовал бесполезность своего существования, и я искал какого-нибудь общественного дела; к тому же я хорошо знал, что мне недолго осталось жить, и вот я хотел хоть последние дни посвятить какому-нибудь хорошему, полезному делу. Мысль моя остановилась на бывшем Третьем отделении; я нисколько не сомневался в громадности приносимого им вреда и решился по мере сил противодействовать ему... Я всею душою ненавидел Третье отделение. Это — ужасное учреждение, и я считал себя правым даже перед правительством, так как, наконец, даже и правительство признало негодным это учреждение и решило закрыть его. Все относятся с полнейшим омерзением к этому учреждению, и, действительно, люди, здесь служащие,—самой низкой нравственности... В обвинительном акте сказано между прочим, что я будто бы принужден был продолжать свою деятельность, опасаясь возмездия с их стороны в случае прекращения ее. Это совсем неверно: у меня не было никакого основания ожидать такого возмездия, а не бросал я своего дела потому, что считал его полезным.. Таким образом, повторяю, причина, заставившая меня поступать так, как я поступил,— это стремление служить на пользу общества» («Былое», № 6, 1906, стр. 280 и ел.).

О поведении Н. В. Клеточникова на суде имеется свидетельство одного из главных обвиняемых по процессу 20-ти — А. Д. Михайлова. В письме, от 12 февраля 1882 г., переданном им на волю товарищам, Михайлов сообщал: «Клеточников ведет себя прекрасно, решительно и достойно. Он говорил спокойно, хотя председатель палачей набрасывался на него зверем» (сб. «Народоволец Ал. Дм. Михайлов», Л., 1925, стр. 204).

Н. В. Клеточников был приговорен к повешению. Царь заменил это бессрочной каторгой. Клеточников был заточен в Алексеевский равелин и скоро доведен царскими слугами до смерти. Он умер в 1885 г.

70 (стр. 406). «Немец» — мещанин Смоленской губ. Ник. Вас. Шмеман, участник революционного движения 70-х годов. Убит злостный провокатор-предатель Ник. Вас. Рейнштейн 26 февраля 1879 г.

71 (стр. 406). Из стихотворения Н. А. Добролюбова «На смерть особы» (1862 г.). Приведенный Н. А. текст печатался в измененном, смягченном, виде по цензурным условиям. Авторский текст, более резкий, направленный против реакционеров, сторонников феодально-крепостнического строя,— в советском издании Полного собрания сочинений Н. А. Добролюбова, под ред. П. И. Лебедева-Полянского и Б. П. Козьмина: «Пируй же, смерть, в моей отчизне. Все в ней отжившее рази, И знамя новой, юной жизни На грудах трупов водрузи» (т. VI, М., 1939, стр. 243).

В предшествующем отдельном издании «Повестей моей жизни» после этого очерка следовала приписка, помеченная 4 февраля 1913 г. Здесь Н. А., между прочим, заявлял, что тогдашние цензурные условия не давали ему возможности продолжать свои повести. «Так лучше ж я совсем не буду продолжать этих повестей,— записал он в Двинской крепости 4 февраля 1913 г.,— потому что все, что я буду в состоянии рассказать в них далее читателю, будет простой скелет событий без их души, без их внутреннего логического смысла, без психологического выяснения происшедшего. А между тем я хотел бы, я должен был бы указать, каковы были причины, заставившие нас, бежавших три года назад до покушений на Александра II из городов в деревни, чтоб трудиться, как крестьяне, среди простого крестьянского народа, вдруг повернуть совсем в обратном направлении на чисто политическую борьбу». Пробел этот до некоторой степени восполнен в написанных Н. А. после 1905 г. очерках-характеристиках и воспоминаниях об отдельных участниках революционного движения 70-х годов XIX в.

72 (стр. 407). Рассказ «Возникновение «Народной воли»» напечатан впервые в журнале «Былое» за 1906 г. (№ 12) с настоящим заглавием (без слова «Эпилог») и с подзаголовком: «Из воспоминаний о Липецком и Воронежском съездах летом 1879 года» (стр. 1 и ел.). В текст отдельного издания Н. А. внес изменения и дополнения, вызванные полемикой, возникшей по поводу его очерков. Об этой полемике он и сам упоминает в сноске к тексту. Полемика выразилась в статьях М. Р. Попова (собраны в его книге «Записки землевольца», М., 1933) и М. Ф. Фроленко (собраны в его Сочинениях, т. II, М., 1931).

73 (стр. 410). Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова 24 января 1878 г. (см. примеч. 33 к стр. 206).

74 (стр. 415). М. Р. Попов подробно рассказывает в своих воспоминаниях об этих спорах, но приводимых Н. А. Морозовым слов у него нет. Как противник террористического акта, Попов указал товарищам на возможность появления среди них нового Комиссарова (якобы помешавшего Д. В. Каракозову застрелить Александра II). На это Квятковский ответил: «Если Комиссаровым будешь ты, то я тебя застрелю!» (М. Р. Попов. Записки землевольца. М., 1933, стр. 202). В тексте «Былого» (№ 12, 1906, стр. 6) у Н. А. нет фамилии Попова в рассказе о спорах по поводу покушения на царя.

75 (стр. 418). № 2—3 «Листка Земли и воли» вышел 22 марта 1879 г. Упоминаемая в тексте статья передовая и как таковая не имеет названия, а помечена датой написания: «14 марта 1879 г.».

76 (стр. 419). Григ. Дав. Гольденберг примкнул к революционным кружкам в 1873—1874 гг. Подвергался арестам и ссылке. 9 февраля 1879 г. застрелил харьковского губернатора князя Д. Н. Кропоткина (за жестокое обращение с политическими заключенными) и скрылся. Принимал участие и в других революционных делах; был на Липецком и Воронежском съездах. Арестован 14 ноября 1879 г. В одесской тюрьме к нему был подсажен злостный предатель Ф. Е. Курицын, которому он сообщил о своих революционных деяниях. Затем в камеру Гольденберга была посажена его мать, уговаривавшая его дать подробные показания. После этого и под влиянием прокурора, а также после свидания в Петропавловской крепости с министром внутренних дел М. Т. Лорис-Меликовым дал подробнейшие показания, сыгравшие решающую роль в последующем разгроме народовольчества. Поняв из разговора с товарищем по заключению свою предательскую роль, повесился в крепостной камере 15 июля 1880 г.

77 (стр. 421). В первой книге Возобновленного после революции 1917 г. журнала «Былое» сообщалось от редакции: «Мы получили архив редакции «Народной воли». Его история такова. Редакция «Народной воли», издававшейся в 1880—1881 гг. в тайных типографиях в Петербурге, сохраняла свой архив на квартире сотрудника «Голоса» В. Р. Зотова. Это был по своим взглядам очень умеренный человек, никогда не возбуждавший никаких подозрений со стороны полиции, и его квартира поэтому была вполне безопасной для хранения даже и такого архива, каким был архив редакции «Народной воли». О местонахождении этого архива знали очень немногие, между прочим Н. А. Морозов и А. Д. Михайлов, После арестов наиболее видных народовольцев в 1881— 1882 гг. архив редакции «Народной воли» как бы был потерян для революционных деятелей, и о необходимости найти его мы писали в 11906 г. Но он не был уничтожен В. Р. Зотовым и бережно, как бы под спудом, сохранялся некоторое время им самим. После его смерти архив перешел к А. С. Суворину, а от него к сыну его М. А. Суворину, который уже при новом режиме, в марте 1917 г., передал его нам. Мы имели возможность пересмотреть этот архив вместе с Н. А. Морозовым, и он признал, что это — тот самый архив, который был им передан В. Р. Зотову чуть ли не сорок лет тому назад» («Былое», № 1—23, 1917, стр. 49).

В позднейшей статье Н. А. «Несколько слов об архиве «Земли и воли» и «Народной воли»»—-дополнение к рассказу о его сношениях с В. Р. Зотовым: «Постоянный страх за то, что лица, которым мы давали на сохранение наши рукописи и документы, могут в случае экстренных предупреждений или даже недостаточно обоснованных опасений обыска уничтожить очень важные для нас бумаги, которые где-то прятала до того времени, кажется, Ольга Натансон, заставил нас не раз подумать о том, где бы мы могли найти для них надежное убежище. В одну из своих очередных ночевок у присяжного поверенного Ольхина, у которого мне пришлосЬ тоже хранить разные бумаги, я сказал ему об этом, и в следующее же мое посещение он сообщил мне, что нашел великолепное место: у теперешнего секретаря газеты «Молва», Владимира Рафаиловича Зотова, который по своему положению вне всяких подозрений, очень хочет познакомиться со мною и заранее согласен дать приют нашему архиву, если он не очень велик. Так началось одно из самых интересных моих знакомств в литературном мире... Я пришел к Зотову вместе с Ольхиным на угол Бассейной улицы и Литейного проспекта, в старинный дом Краевского, где прежде была редакция «Отечественных записок»... При нашем появлении из-за письменного стола встал высокий седой старик интеллигентного вида, с редкой бородкой и длинно подстриженными волосами и приветствовал нас своеобразным шепелявым голосом, который свойствен людям, потерявшим передние зубы. Он тотчас же сказал мне, что очень рад приютить у себя мой архив и предлагает такой проект:

— Положите, все бумаги в портфели, заприте их замками, ключи которых будут у вас, а я их положу на верхней полке среди папок, которые вы, видно, видели в моей передней. К ним запрещено прикасаться кому бы то ни было из моей семьи, а посторонние всегда встречаются и провожаются прислугой или нами. Это самое лучшее место, так как в случае какого-либо несчастья я всегда могу сказать, что портфели в передней оставил кто-нибудь из приходящих ко мне по литературным делам без моего ведома, а я сам, конечно, спрятал бы их где-нибудь поглубже.

Я вполне одобрил этот план, и мы начали разговор на общественные темы, где Зотов выражал нам полисе сочувствие во всей той части нашей революционной деятельности, которая носит чисто радикальный характер, а в социалистической части считал прекрасными, но трудно достижимыми практически те идеалы, которые проповедуются во «Вперед» и других наших журналах. За ними он следил в своих поездках за границу. Потом, засмеявшись с таинственным видом, он воскликнул:

— Кто бы мог подумать, что на этом самом кресле, где во время моей юности сидели Пушкин, Лермонтов, Гоголь в гостях у моего отца, будет сидеть через пятьдесят лет редактор тайной революционной литературы! Что бы подумали и они сами?

Я живо помню, как эти его слова сильно подействовали на меня».

Зотов поставил условием, чтобы к нему для пользования архивом не приходил никто, кроме Н. А. Морозова. «Это условие,— читаем в статье,— было вполне одобрено и строго исполняемо нами, пока после ареста типографии «Народной воли» я временно не уехал за границу и передал Зотова Александру Михайлову. А до того времени место хранения было известно только мне, Ольхину и Александру Михайлову на случай моего ареста. В нем были все сообщения нашего товарища Клеточникова...

Когда я приходил за какой-нибудь из них [тетради с копиями сообщений Клеточникова] или приносил на сохранение новую, я шел прямо в кабинет Зотова, в конце коридора его квартиры. Нам приносили туда по стакану чая, через четверть часа Зотов отправлялся в переднюю и, когда никого там не было, приносил оба портфеля. Я делал с ними за особым столиком то, что было нужно, и уходил, а Зотов относил их на прежнее место уже после моего ухода. Так было вплоть до ареста тайной типографии «Народной воли» и до взрыва в Зимнем дворце, когда я временно уехал за границу...

После своего освобождения [из Шлиссельбургской крепости] я пробовал разыскать этот архив. Но Зотов к тому времени уже умер, а из его детей об архиве никто не знал. Мне говорили только, что Зотов хранил какие-то заметки под полом беседки на своей загородной даче, но и эта беседка уже исчезла с лица земли».

По-видимому, А. С. Суворин после 1905 г. хотел вернуть архив «Народной воли» оставшимся в живых революционерам 70—80-х годов. «Года через два после моего появления на белый свет из Шлиссельбургской крепости,—пишет Н. А. Морозов,— со мной познакомилась артистка Инсарова-Рощина и, зазвав меня к себе обедать, познакомила со своим приятелем Плещеевым, сыном известного порта и большим театралом. Потом она же зазвала меня на репетицию в Суворинский театр, где играла главные роли. На репетиции, кроме актеров, было человек тридцать из театрального мира и в том числе Плещеев, сидевший через несколько кресел от меня с каким-то седым человеком сановного вида.

В перерыве Плещеев вдруг подошел ко мне, сел рядом и сказал:

— Хотите, я вас познакомлю с Сувориным, который сидит вон там? Я сразу понял, что он это делает не без согласия самого Суворина, но, не зная причины его такого желания, почувствовал себя очень неловко... Передо мною предстал чрезвычайно живо такой вопрос. Если Суворин желает познакомиться со мною, то он может пригласить меня, как делали все остальные, под каким-нибудь интересным предлогом к себе обедать, и мне нельзя будет отказаться... А что скажут мои друзья из «Русского богатства», узнав об этом или даже о простом моем знакомстве с ним? Я уже не раз видел, как они были ревнивы и нетерпимы в таких случаях, и чувствовал, что все меня осудят, а мой друг, поэт Якубович, прямо поставит вопрос ребром, чтобы я прекратил сношения или с Сувориным, или с ним.

Я сказал это откровенно Плещееву. Тот, несколько смущенный, сказал, что понимает мое положение, посидел со мною еще минут двадцать и потом ушел за кулисы вместе с Сувориным. Так и не состоялось у нас это знакомство, которое, как я теперь думаю, привело бы к открытию архива «Земли и воли» и «Народной воли» на много лет ранее, чем оно произошло» (сб. «Архив «Земли и воли» и «Народной воли»», Гос. музей революции, М. 1932, стр. 32 и ел.).

Среди сохраненных В. Р. Зотовым бумаг революционного архива, напечатанных в названном сборнике, нашлись кассовые документы «Земли и воли» (стр. 126 и ел.). В них- сведения о выдаче денег Н. А. Морозову «на жизнь»; выдавались грошовые суммы—от трех до двадцати рублей. Там же — «Заметки Н. А. Морозова во время Воронежского съезда и в период подготовки первых покушений» (стр. 150 и ел.). Среди них «Запись юмористических кличек». Н. А. Морозову здесь присвоена кличка «Орел». В кассовых документах он назван «Воробьем».

78 (стр. 424). О Липецком съезде Н. А. Морозов написал в 1907 г. очерк для «Календаря русской революции», печатавшегося в Петербурге. Книга была конфискована до выпуска ее из типографии и уничтожена. Переиздана в прежнем составе в 1917 г. (статья Н. А.— на стр. 165—168). Этот очерк представляет собой сжатое изложение рассказа «Липецкий съезд» со многими разночтениями.

79 (стр. 427). В статьях Г. В. Плеханова по истории землевольческого и иародовольческого движения, в его воспоминаниях о революционных деятелях 70-х годов (Соч., тт. I, II, III, XII, XIII), в его переписке позднейшего времени встречаются упоминания о Липецком и Воронежском съездах (о съездах специально — в т. XIII), о его взаимоотношениях с двумя основными группировками движения, а также отзывы о «Повестях» Н. А. Морозова, где изложены июньские события 1879 г. Самый обширный отклик Г. В. Плеханова на рассказы Морозова о Липецком и Воронежском съездах — в статье «О былом и небылицах», опубликованной Л. Г. Дейчем в 1923 г. с подзаголовком «Из литературного наследства Плеханова» в «Пролетарской революции» (№ 3—15, стр. 29 и ел.).

Л. Г. Дейч сообщает, что в 1908 г. он предложил Плеханову написать возражения на «небылицы», распространяемые о нем Морозовым и другими мемуаристами-народниками. Г. В. Плеханов за недосугом отказался, но согласился диктовать ответы на определенные вопросы Л. Г. Дейча, который записывал эти ответы и затем вносил в них поправки по указанию Г. В. Плеханова: Статья «О былом и небылицах» не включалась Г. В. Плехановым в собрание его сочинений, хотя Л. Г. Дейч в некоторых своих статьях приписывает ее авторство Г. В. Плеханову (Л. Г. Дейч. Из отношений Г. В. Плеханова к народовольцам, «Каторга и ссылка», № 7, 1923, стр. 10 и ел.).

Не включается эта статья и в посмертные издания сочинений Г. В. Плеханова. Действительно, все ее содержание и стиль отражают манеру писаний и полемические приемы самого Л. Г. Дейча. Среди других опровержений рассказов Н. А. Морозова здесь говорятся, что он был совершенно незаметным деятелем революционного движения и описывает все события 70-х годов исключительно для самовозвеличения.

Что касается фактических поправок к рассказу Н. А. Морозова, то в статье «О былом...» имеется такое заявление Г. В. Плеханова, непосредственно относящееся к комментируемому очерку: «Морозов как нельзя более ошибается, воображая, что я ехал на Воронежский съезд с уверенностью в победе. Нет, этой уверенности у меня тогда не было... Мысль о выходе из «Земли и воли» вовсе не явилась в моей голове так внезапно, как это можно подумать на основании воспоминаний Морозова» («Пролетарская революция» № 3, 1923 г., стр. 39 и сл.).

Для характеристики статьи «О былом и небылицах» в отношении к Н. А. достаточно привести отзывы о ней одного из крупных деятелей 70—80-х годов — А. И. Зунделевича, которому Л. Г. Дейч посылал ее в рукописи на просмотр. «Я получил твою рукопись... Для сборника плехановского было бы лучше, если бы было напечатано только то, что Плеханов сказал... С твоей стороны в таком издании резкая полемика излишня... Неверно утверждать, что Морозов был второстепенным деятелем... он был весьма видным членом кружка... Конечно, полезно делать поправки к сообщениям Морозова... но насмешливое и сердитое отношение к нему неуместно... Весьма вероятно, что устав и программу для Липецкого съезда... написал Морозов» (письмо от 24 августа 1922 г., сб. «Группа освобождения труда», вып. III, 1925, стр. 204 и ел.).

Сам Г. В. Плеханов говорит о воспоминаниях Н. А. Морозова в статье 1912 г. «Неудачная история партии «Народной воли»» — по поводу книги В. Я. Богучарского «Партия «Народной воли»». В этой статье Г. В. Плеханов писал, что после ухода с Воронежского съезда «вследствие того, что он в огромном большинстве своем слишком мягко отнесся к террористической.... тактике Н. Морозова, Л. Тихомирова и А. Д. Михайлова», он «оставался в Воронеже» и его «ближайшие единомышленники немедленно по окончании каждого заседания осведомляли» его обо всем происшедшем на съезде. Далее Г. В. Плеханов указывает, что народовольческая, террористическая тактика осуждена самой жизнью, что отсталость их идеологии установлена победоносным развитием идей революционной русской социал-демократии «как раз около того времени, когда «Былое» начало печатать... воспоминания народовольцев». Вот почему эти мемуаристы заняли «оборонительную позицию... Это было не более как самооборона. Особенно сильно давал себя чувствовать элемент . полемики в воспоминаниях Н. А. Морозова. Почти все, касающееся роли пишущего эти строки в борьбе с «террористической» тактикой, изложено в них совершенно неправильно». После этого Г. В. Плеханов заявляет, что на предложенные Л. Г. Дейчем в 1908 г. вопросы он «немедленно дал письменные ответы» («Современный мир», № 5, 1912, стр. 154, 168 и ел.).

Отношение Г. В. Плеханова к террористическим произведениям Н. А. Морозова дошлиссельбургского периода выявлено в письмах Г. В. Плеханова к П. Л. Лаврову. 30 мая 1880 г. Плеханов писал Лаврову из Женевы, что он «против принятия в число изданий «Русской социально-революционной библиотечки» [см. т. I, примеч. ( 40 к стр. 485] труда (lucubration) * Морозова», что он «протестует против статьи Морозова» (сб. «Дела и дни», вып. 2, 1921, стр. 79 и ел.; перепечатано в кн. Л. Г. Дейча. Г. В. Плеханов, вып. 1, М. 1922, стр. 79 и ел.; дополнения к этой серии писем, характеризующих переход Г. В. Плеханова от народничества к революционному марксизму,— в публикации Б. П. Козьмина, сб, «Литературное наследство», вып. 19—21, 1935, стр. 272).

* Разглагольствование

80 (стр. 427). Освещение описываемых событий у Веры Фигнер в ее Сочинениях (тт. I и V, 1932, по Указателям; особенно — т. I, стр. 150, и т. V, стр. 242 и ел.).

81 (стр. 431). Этим кончался рассказ «Возникновение «Народной воли»» в первоначальной публикации (датирована 8 августа 1i9U'6 г.). Вслед за рассказом была напечатана в той же книге «Былого» статья М. Ф. Фроленко «Комментарий к статье Н. А. Морозова». В связи с заявлением Н. А., что он участвовал в выработке проектов программы и устава, обсуждавшихся на июньских съездах 1879 г. (см. в тексте, стр. 511 и сл.), М. Ф. Фроленко писал: «Я до сих пор был того мнения, что записка эта была составлена Михайловым с Тихомировым» («Былое», № 12, 1906, стр. 27; ср. Соч., т. II, стр. 50).

В примечании к этому заявлению Н. А. Морозов говорит: «Это представление Мих. Фед. является прекрасной иллюстрацией существовавшей в то время тенденции приписывать Л. А. Тихомирову все те статьи и документы, авторы которых... оставались неизвестны».

Дальше следует яркая характеристика Тихомирова, тесно и непосредственно связанная с заключительной главой рассказа Н. А. о возникновении «Народной воли». «В последнее время моего пребывания в «Народной воле» перед отъездом за границу после крушения ее типографии,— пишет Н. А. Морозов,— мне часто случалось слышать в посторонней публике и даже от вновь принятых членов (на Липецком съезде и после него), будто все заявления от Исполнительного комитета писаны были Л. А. Тихомировым. Мне всегда неловко было это опровергать, но в действительности, вплоть до осени 1878 г., т. е- до указанного здесь заседания по поводу новой программы Тихомирова, все эти заявления поручали писать мне. После же этого заседания и, может быть, именно под впечатлением новых членов (которых теперь оказалось большинство), предполагавших вместе с Михаилом Федоровичем, что это специальность Л. А. Тихомирова, ему стали поручать все подобного рода бумаги. Вообще могу сказать, что престиж Л. А. Тихомирова как наилучшего выразителя идей и целей партии «Народной воли» начинается именно с этого времени. На деле же он никогда не был их выразителем уже по тому одному, что Исполнительный комитет «Народной воли», к которому мы, редакторы журнала и составители деклараций, обращались в принципиальных случаях за разрешением наших теоретических разногласий, был не общество теоретиков, а боевая дружина. При приеме в него новых членов мы никогда не спрашивали их: «Како мыслиши о социал-демократии, об анархизме, о конституциях, о республиках?» Мы спрашивали их только: «Готов ли ты сейчас же отдать свою жизнь и личную свободу и все, что имеешь, за освобождение своей родины?» И если на последний вопрос мы получали утвердительный ответ и нам казалось, что человек действительно способен все это сделать, мы его тотчас принимали. Вот почему и программа Тихомирова, напечатанная в № 3 «Народной воли», и его письмо от имени Исполнительного комитета к Александру III (хотя они de facto * и были простыми компиляциями собранных им у различных теоретиков мнений) никогда не выражали собою реального духа боевой организации «Народной воли», девизом которой можно было поставить только то, что я сказал выше: готовность, отдать и жизнь и личную свободу и все, что имеешь, за освобождение своей родины от гнета ее самовластного правительства.

Когда мне приходилось в подобных случаях спрашивать своих сочленов, почему им понравилась более та или другая программа или декларация, то часто получал ответ: «Она более трогательно написана, окончание ее совсем как стихи» или что-нибудь в этом роде, совсем не по существу. Другие же прямо отвечали, что, не будучи ни ораторами, ни литераторами,, они «не считают себя компетентными по теоретическим вопросам и дали свое согласие только потому, что не видят в программе ничего вредного; при том же в случае несогласия автор может обидеться, ведь даром пропадет столько труда». Вот почему, обращаясь к вопросу, поднятому здесь Михаилом Федоровичем, о причинах предпочтения, отданного на осеннем петербургском заседании Исполнительного комитета в 1879 г. тихомировской программе перед моей липецкой декларацией, я могу лишь присоединиться к мнению, высказанному в своих воспоминаниях Ольгой Спиридоновной Любатович-Джабадари, и добавить, что предпочтение было отдано отчасти и потому, что тихомировский проект был много длиннее липецкой декларации, а потому казался нелитературной публике более убедительным. Однако на второй же день после этого заседания большинство присутствовавших, я убежден, уже не были бы в состоянии рассказать, что было в программе Тихомирова, а через несколько недель де-факто почти все, кроме самого Тихомирова и меня, забыли, что в ней было написано: практические дела отвлекали все их внимание от теоретических вопросов» («Былое», № 12, 1906, стр. 27—28).

Характеристику Л. А. Тихомирова как политического деятеля Н. А. продолжил в примечании к заявлению М. Ф. Фроленко, что «на Тихомирова смотрели как на большую мыслящую, литературную силу». «Вся характеристика Л. А. Тихомирова, находящаяся в конце этой заметки Фроленко, само собой понятно, выражает лишь его личное мнение и более характеризует Михаила Федоровича, чем Л. А. Тихомирова. Еще не наступило время для выяснения роли последнего в «Народной воле» и почему он перешел затем в помощники редактора «Московских ведомостей», но уже из этого самого факта ясно, что у него никогда не было прочных убеждений в необходимости изменения самодержавного образа правления. Тем благоговейным отношением, отголосок которого еще чувствуется в заметке Фроленко, и легендами о его необыкновенном умении выражать общественные настроения многие практические деятели «Народной воли» гипнотизировали сами себя, а вместе с собою и публику. Они как бы поставили Л. А. Тихомирова насильно на ходули, а потому нельзя удивляться и тому, что он, наконец, с них соскочил и пошел своей настоящей дорогой. Нельзя без прочных убеждений вести жизнь бесконечных лишений, бесконечного самоотвержения и самопожертвования, а этого загипнотизировавшая себя публика требовала от Л. А. Тихомирова. Почему же произошел этот гипноз? — Потому что статьи в «Земле и воле» все были анонимны, и все выдающееся публика стала приписывать ему, а он этого никогда «е отвергал и этим только увеличивал гипноз публики. Затем, после гибели всех выдающихся членов «Народной воли» в 1881—1883 гг., он оказался единственным наследником их деятельности, и это временно окружило его ореолом, а затем a posteriori * это было распространено и на его прошлый облик.

* Задним числом

Замечу еще, что воспоминания М. Ф. Фроленко относительно особенной близости Александра Михайлова с Л. А. Тихомировым не сходятся с моим и Александр Михайлов не раз говорил мне, что Л. А. Тихомиров вял в практических делах, не имеет определенного облика как теоретик, но что он умеет вести себя в постороннем обществе так, что, о чем бы там ни говорили, у всех является представление как будто предмет ему хорошо знаком. Я сам это хорошо замечал.

Я лично никогда не был особенно близок с Тихомировым и не переоценивал его значения. Но я его любил как спутника лучших дней своей жизни, и, когда узнал о его измене во время заключения в Шлиссельбургской крепости от товарища на прогулке, я тотчас же убежал к себе в камеру, и у меня брызнули слезы» (там же, стр. 31—32).

Роль Л. А. Тихомирова в «Народной воле» и переход его в лагерь реакции были выяснены после Октябрьской революции в связи с публикацией «Воспоминаний» и других произведений самого Тихомирова, в статьях исследователей движения 70—80-х годов, в мемуарах и статьях В. Н. Фигнер и других участников движения.

Кроме очерка «Возникновение «Народной воли»» и примечаний к комментариям М. Ф. Фроленко, полемика по поводу рассказа Н. А. Морозова о распаде «Земли и воли» на «Народную волю» и «Черный передел» отражена в его статье «Отголосок давних дней» («Былое», № 10, 1907, стр. 241—245).

К книге пятой

82 (стр. 435). Очерк «Тени минувшего» впервые напечатан в книге «Народовольцы», сборник III (М., 1931, стр. 39—74). Очерк ярко рисует ужасную физическую и моральную обстановку содержания заключенных в «государевой» каторжной тюрьме. Остальные очерки пятой части «Повестей моей жизни» печатаются здесь в хронологическом порядке их содержания по существу. В приложении к пятой части печатаются «Письма из Шлиссельбургской крепости», дающие интересные дополнения к основному тексту.

83 (стр. 445). Стихотворение «С черкесского» не включено в книгу «Звездные песни» (ч. I, М., 1920; ч. II, М., 1921).

84 (стр. 446). В книге «Звездные песни» стихотворение «Г. А. Лопатину» напечатано в более полной редакции (ч. I, М., 1920, стр. 172 и ел.). После 4-й строки имеется еще строфа: «Уж больше не звучат Людмиле мадригалы... Ужели ты совсем писать их перестал? Иль осмеяли их в дороге зубоскалы, Иль кто-нибудь из «ас сквозь стену переврал?». Строка 6 (в книге— 10) читается так: «И стал тебе не мил темницы тусклый свет?». В строке 8 (в книге—12) вместо: «Не хочет воспевать» — «Желает изменить». После строки 8 — еще строфа (в книге — 4): «И к Вере перейти, чтоб также через стены, Как гномы под землей, иль просто как сверчки, Передавали мы их звучные рефрены. И вдоль по этажам, и вверх, сквозь потолки?». Два мелких разночтения исправлены здесь и не оговариваются. Всего в книге шесть строф, причем стихотворение имеет еще подзаголовок: «Шутка на прекращение его мадригалов, передававшихся Людмиле Волкенштейн стуком через промежуточных товарищей в Шлиссельбургской крепости с намеками на обстоятельства образа действия».

Что касается стихотворений Г. А. Лопатина, о которых упоминает Н. А. Морозов, то два из них напечатаны мною по автографам, переданным мне автором: «На именины Веры Фигнер» с пометкой — «17. IX. 87» и «Послание по поводу перевода в другую камеру Людмилы Волкенштейн». Последнее стихотворение напечатано по автографу Г. А. Лопатина с пропуском многих строф. Автор собирался продиктовать мне эти строфы, но так и не удосужился, причем высказывал уверенность, что они сохранились в заграничном архиве шлиссельбуржца П. С. Поливанова (см. «Герман Александрович Лопатин, 1845—1918». П., 1922, стр. 187 и 193).

85 (стр. 449). Н. П. Стародворский задавал вопросы вследствие своих тайных сношений с департаментом полиции. Это вскрылось после революции 11917 г. Жандармский подполковник Г. П. Судейкин, обладавший огромной энергией и еще большим честолюбием, задумал путем ряда провокационных убийств своих высших начальников, вплоть до министра внутренних дел графа Д. А. Толстого и некоторых великих князей, запугать царя и сделаться единовластным правителем государства. В своих провокационных замыслах он хотел пользоваться содействием предателя-народовольца С. П. Дегаева, которого пытался прельстить участием в будущих благах. Когда Дегаев решил искупить свое предательство, руководимое Судейкиным, убийством последнего, он устроил в своей квартире засаду. В убийстве Судейкина — в декабре 1883 г.— участвовал и Стародворский, которому удалось скрыться. Вскоре он был арестован и по процессу 21 в 1887 г. приговорен к смертной казни, замененной вечной каторгой. Посаженный в Шлиссельбургскую крепость, Стародворский высидел там вместе со всеми народовольцами вплоть до осени 1905 г. О его поведении в крепости за все это время рассказывают В. Н. Фигнер, М. В. Новорусский и другие шлиссельбуржцы. Но еще задолго до конца русско-японской войны Стародворский подал просьбу о помиловании и разрешении отправиться в Манчжурию для участия в войне против Японии. Первую часть ходатайства он скрыл от товарищей по заключению, о второй сообщил им.

В июле 1905 г. Стародворского вызвали в департамент полиции. Все думали, что это — результат его просьбы об отправлении в армию. Однако на другой день Стародворский вернулся в крепость. Его рассказы о беседе с директором департамента передают в своих воспоминаниях некоторые шлиссельбуржцы. Приведу из двух таких рассказов извлечения, освещающие сообщение Н. А. Морозова. «Увозят Стародворского,— рассказывает в воспоминаниях о шлиссельбургском заточении М. Ф. Фроленко.— Жандармы и мы были уверены, что его отправили в Сибирь, как вдруг, смотрим, привезли его обратно. Что такое? В чем дело? Оказывается, об отправке незачем и думать; в России после 9 января события пошли быстрым шагом вперед, и ждут конституцию. Народного собрания. Стародворского вызывали лишь с тем, чтобы узнать, что он имел в виду, просясь в армию. Он объяснил; тогда с ним немного пооткровенничали и предложили, не хочет ли он послужить: «Мы теперь сами народники и ищем сотрудников»,— добавили они. Стародворский отказался.— «В таком случае вам придется еще посидеть, пока не осуществятся правительственные предначертания». Рассказав далее о надеждах шлиссельбуржцев на освобождение в связи с ожидавшимся созывом Государственной думы, М. Ф. Фроленко пишет про сентябрьские события 1905 г.: «Стародворского вторично увозят, это снова поднимает целый ряд предположений, догадок, «о... оказывается, мы все-таки были далеки от действительности» (Собр. соч., т. II, М., 1931, стр. 265 и сл.)

Шлиссельбуржец М Р. Попов так передает рассказ Стародворского:

«В департаменте директор сказал ему: «Вы просились на войну, но война -приходит к концу, на днях, вероятно, уже будет заключен мир. Так что, значит, ехать вам на войну не придется. Война эта страшно непопулярна в обществе, так что мир будет заключен во что бы то ни стало». Прошелся мимоходом насчет генералов,, назвал их бездарностями и вообще говорил о том, что Россия, не спросившись броду, сунулась в воду и оказалась совершенно неподготовленной к войне с таким врагом, как Япония. «А вот что,— перевел потом разговор директор,— скажите, пожалуйста, чем бы вы занялись, если бы мы выпустили вас на волю?.. А приходилось ли вам слышать о том, что у нас в России существует партия социал-демократов, и не скажете ли вы мне, как вы относитесь к. учению этой партии?» Стародворский ответил ему, что теории этой партии не признает. «А вот, кстати;—продолжал директор,— я вам могу сообщить приятную новость. На днях у нас выйдет указ о Государственной думе... Затем еще вопрос позволю себе предложить вам,— сказал директор.— Обещаете ли вы, если вы выйдете на волю, не заниматься политическими делами? Я должен вас предупредить, что вас будут разыскивать, добиваться с вами вступить в сношения, например, хоть те же социал-демократы, и нам интересно было бы 'знать, как вы будете ко всему этому относиться... И вот я еще раз ставлю вам вопрос, даете ли вы мне слово, что вы не будете принимать участия в политических делах?» Стародворский якобы отказался дать такое обещание».

М. Р. Попов сообщает также о втором, сентябрьском, вызове Стародворского в департамент. На этот раз его не вернули на остров, а оставили в Петропавловской крепости, где с ним встретились другие товарищи по шлиссельбургскому заточению, когда их перевезли туда перед освобождением «Рассказал нам Стародворский, что по приезде в Петербург он имел аудиенцию уже у самого Трепова... Трепов говорил ему почти то же самое, что и директор департамента полиции. Центральным гвоздем этих переговоров было затруднительное положение правительства при проведении реформ, в которых нуждается Россия, ибо, по словам Трепова, русское общество в политическом отношении мало созрело и потому руководить им не так-то легко, и приходится прибегать к мерам, к которым правительство прибегает только в силу необходимости» («Записки земле-вольца», М., 1933, стр. 378 и сл.).

Впоследствии выяснилось, что Стародворский имел в Петропавловской крепости свидания с известным охранником-провокатором П. И. Рачковским. Вступив после освобождения из крепости в сношения с революционными организациями, Стародворский сделался агентом департамента полиции.

(стр. 451). См. рассказ о влюбленности в Веру Фигнер во II томе«Повестей моей жизни» («Сердечная буря»).

87 (стр. 463). История с сорванными у смотрителя погонами изложена самой В. Н. Фигнер в очерках «Погоны» и «Под угрозой» (Соч., т. II, 1932, стр. 204 и сл.).

88 (стр. 463). Это стихотворение включено в сборник Н. А. «Звездные песни» в такой же редакции (пунктуация исправлена по тексту книги) с заголовком «Прости надолго» (ч. II, М,, 1921, стр. 53 и ел.).

Значительно раньше Н. А. посвятил Вере Фигнер стихотворение «Сквозь стену»:

Пусть наш привет твои невзгоды, О, милый друг мой, облегчит! Пусть пролетит сквозь эти своды И светлым ангелом свободы Тебя в темнице посетит!

И пусть за годы испытанья,

Как в ясный вечер после бурь,

Увидишь ты конец страданья

И в блеске чудного сиянья

В грядущем вечную лазурь!

Под стихотворением пометка: «Шлиссельбургская крепость» («Звездные песни», ч. I. стр. 129).

89 (стр. 465). Очерк «В Алексеевской равелине» впервые был напечатан «вместо эпилога» к «Повестям моей жизни» в издании 1928 г. В издание «Повестей» 1933 г. не включен. В' пояснительной заметке к первой публикации сообщалось, что очерк представляет собою изложение «речи, произнесенной на торжественном публичном заседании Общества бывших политкаторжан и ссыльно-поселенцев 112 марта 1927 г. в Академическом театре оперы и балета в Ленинграде». Это было заседание, посвященное десятилетию свержения самодержавия в России. Очерк является в хронологическом порядке первым в серии рассказов Н. А. о его двадцатичетырехлетнем заточении в казематах Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей.

90 (стр. 465). Для характеристики Н. А. н первое время его заключения представляют интерес письма к родным, посланные из Петропавловской крепости в феврале и марте 1882 г.

91 (стр. 465). О суде над Н. А. Морозовым и его товарищами по «процессу двадцати» см. «Повести моей жизни», т. I.

92 (стр. 469). О смотрителе М. Е. Соколове см. «Повести моей жизни», т. I.

93 (стр. 469). О Н. В. Клеточникове см. «Повести моей жизни», т. II.

94 (стр. 470). См. ниже очерк Н. А. Морозова «Айзик Арончик».

95 (стр. 470). Об отношении доктора Вильмса к находившимся под его наблюдением политическим заключенным рассказывают и другие «сидельцы» равелина. Интересна характеристика его в августовском письме В. Н. Фигнер за 1883 г. к сестре из Петропавловской крепости (Соч., т. VI, 1932, стр. 65 и ел.) и в «Странице из воспоминаний» А. А. Спандони («Былое», № 5, 1906, стр. 30 и ел.).

96 (стр. 472). Очерк «Пролог» напечатан в виде предисловия к книге «Под сводами» (стр. 5—8), составленной Н. А. (Под сводами. Сборник повестей, стихотворений и воспоминаний, написанных заточенными в старой Шлиссельбургской крепости. Составлен Николаем Морозовым. Изд. «Звено». М., 1909, 305 стр.). В сборнике помещены произведения Н. А. Морозова, В. Н. Фигнер, М. В. Новорусского, Г. А. Лопатина и других шлиссельбуржцев.

97 (стр. 474). Кроме стихотворений Н. А., в сборнике «Под сводами» напечатан его «юмористический рассказ» «По общим законам природы» (стр. 195—208). Рядом с фамилией автора слова: «заключенный № 4». . Это кличка, под которой Н. А. упоминается в официальной переписке начальства крепости с высшими властями. В рассказе описан эпизод из жизни Н. А. в Швейцарии в середине 70-х годов.

98 (стр. 475). Рассказ «Освобождение из Шлиссельбургской крепости и первые годы жизни на свободе» написан Н. А. для настоящего издания его «Повестей».

99 (стр. 486). Это заключение Н. А. сделано на основании фактического отношения к нему властей вплоть до революции 1917 г. Сам он считал себя не лишенным избирательных прав и выставлял свою кандидатуру по предложению различных общественных организаций при выборах в представительные учреждения местного и государственного значения. Так, в 1907 г. Н. А. был избран по гор. Мологе выборщиком в III Государственную думу. Однако это избрание было признано царскими властями недействительным. Как сообщал Н. А. редактору газ. «Русское слово», его избрание «перевернуло весь город; черная сотня вопит; начались подкопы» (письмо к Ф. И. Благову из Молоти от 26 сентября 1907 г. Рукописный отдел Гос. библиотеки им. В. И. Ленина, шифр «Р. С. 17/43»).

Спустя несколько лет такая же история произошла в связи с избранием Н. А. Морозова земским гласным. В 1913 г. в газ. «Русское слово» (4 сентября) появилась такая заметка: «Исключение шлиссельбуржца Н. А. Морозова. Избранный гласным от 2-го избирательного собрания Мологского уезда шлиссельбуржец Н. А. Морозов постановлением Ярославского по земским и городским делам присутствия сегодня исключен из состава земских гласных. Мотивом исключения выставлено то, что у присутствия нет сведений, восстановлен ли Н. Морозов в правах после привлечения его в 19111 г. по 128 и 129 ст. ст. Уложения о наказаниях, т. е. в преступлениях, совершенных Н. Морозовым после амнистии». Прочитав эту заметку, Н. А. Морозов просил редактора напечатать поправку в том смысле, что он «не лишен и даже не ограничен в правах» (письмо к Ф. И. Благову из Борка без даты. Рукописный отдел Гос. библиотеки им. В. И. Ленина, шифр «Р. С. 17/43»).

100 (стр. 487). Очерк «Дело 6 «Звездных песнях»» написан Н. А. для настоящего издания.

101 (стр. 487). См. «Мытарства осужденного» и письмо к Д. Н. Анучину.

102 (стр. 488). Посылая в 1910 г. в газ. «Русское слово» очерк о своих впечатлениях от полетов, Н. А. писал редактору: «В моей статье я упоминаю мои «Звездные песни» не без умысла. Их держат в цензуре под секвестром, чувствуя, что нет повода для привлечения меня к суду. А мне хочется поднять это дело» (письмо к Ф. И. Благову от 17 сентября 1910 г. Рукописный отдел Гос. библиотеки им. В. И. Ленина, шифр «Р. С. 17/43»; см. письмо Н. А. к академику Д. Н. Анучину от 19 января 1911 г.).

1СЗ (стр. 488). После уничтожения ряда стихотворений книга была выпущена .в свет и вновь поступила в продажу (И. В. Владиславлев. Русские писатели. М.— Л., 1924, стр. 186). Приведенные в очерке «Дело о «Звездных песнях»» стихотворения (или отрывки из них) включены в сборник стихотворений Н. А., изданный в советскую эпоху («Звездные песни», первое полное издание всех стихотворений до 1919 года, книга I, М., 1920; книга II, М., 1921). Разночтения не отмечаются.

104 (стр 503). Повесть «Мытарства осужденного» была напечатана в журнале «Вестник Европы» • за 1913 г. (№ 4, стр. 213—263; № 5, стр. 132—175; № 6, стр. 54—77) под названием «В глубине преисподней, по зачеткам, писанным в ней самой». Для настоящего издания Н. А. переработал повесть по журнальным оттискам, сократил ее почти вдвое и нанес на оттиски свои поправки. По этому, правленному автором, экземпляру повесть печатается здесь. В журнале повесть была разбита на главы и некоторые из них имели названия, изъятые автором при переработке. В конце повести было отмечено время и место написания: «Двинская крепость. Между 13 июля и 10 августа 1912 г.».

105 (стр. 513). Здесь кончалась глава I журнального текста. В обширной II главе, имевшей название «Странный товарищ»,— рассказ о редакторе черносотенной газ. «Гроза». Он был осужден к трехмесячному тюремному .заключению за нападки .на крупного администратора, проявившего недостаточное, по мнению черносотенцев, рвение в своей служебной деятельности. Весь рассказ о редакторе «Грозы», «принципиальные разговоры» с ним, размышления Н. А. по поводу их бесед,— все вычеркнуто автором при подготовке повести к печати для настоящего издания. Не оставлено также изложение снов Н. А. в этой тюрьме, вычеркнуто описание грубого обращения тюремной администрации с уголовными заключенными.

106 (стр. 514). При сокращении повести был опущен рассказ о переживаниях Н. А. Морозова в первую ночь его нового заключения. Вот небольшие выдержки из него: «И вот я в первый раз очутился снова один, снова в тюремной келье, еще более темной и унылой, чем шлиссельбургская. То, чего я боялся более всего, именно и случилось через каких-нибудь полчаса одиночества, при тусклом свете крошечной жестяной керосиновой лампочки, принесенной солдатом в мою окончательно потемневшую камеру. Опять нахлынули старые воспоминания. Шесть лет жизни на свободе, светлые, поэтические воспоминания... показались мне светлым сном, от которого я теперь вдруг пробудился к своей тусклой, темничной действительности, захватившей половину моей жизни... Я взглянул на железную решетку в окне, посмотрел через нее в ночную тьму на небольшой дворик, на дверь с четырехугольным окошечком в ней для наблюдения за мною дежурного тюремщика, стоявшего вдали и читавшего, бормоча, какую-то маленькую книжку. Потом начал ходить по-прежнему, как маятник, из угла в угол своей камеры, четыре шага в одну сторону и четыре обратно, с крутым и резким поворотом на каблуке в каждом углу... Я попробовал лечь на принесенный мне грязный, длинный мешок, набитый измельчившейся от времени и употребления соломой, составлявший мой матрац, и только тут заметил, что в железной кровати глубоко продавились все тонкие продольные железные полосы, и мне приходилось спать лишь на четырех поперечных жестких железных прутьях, один из которых приходился под головой, другой поперек моей спины, третий под бедром, а на четвертом покоились мои колени. Все остальное пространство казалось совершенно провалившимся. Я посмотрел, нельзя ли положить мою постель, как я делывал не раз в таких случаях ранее, прямо на пол. Но пол был так невообразимо грязен и заплеван отдыхавшей здесь стражей, и все эти плевки так свеже размазаны шваброй, что я не решился... Сердце сильно билось, в висках как будто стучали молотки; привычная мне в Шлиссельбурге тупая тяжесть в мозгу снова начала овладевать мною к рассвету. Я ворочался с боку на бок, стараясь подставлять на железные стержни, вместо наболевших, другие части своего тела и, пройдя всю возможную их очередь, возвращался к прежним, отдохнувшим местам.

Утро не принесло облегчения. На рассвете стража будила уголовных. Я лежал неподвижно на своих стержнях, делая вид, что сплю и ничего не слышу. Скоро все затихло; ко мне только посмотрели в дверное окошечко, но не зашли. Эта предрассветная тревога сильно подействовала на мои нервы. Мне припомнилось, как во время дознания в Петропавловской крепости, чтобы расшатать мои нервы, ко мне врывалась по временам часа в три ночи, когда я крепко спал, целая толпа тюремных сторожей вместе со смотрителем. Они с грохотом отворяли тяжелые железные запоры, рванув, раскрывали мою дверь, бегом окружали мою постель и с грубым окриком: «Одевайтесь!» совали мне мою куртку и штаны, а затем бегом вели меня куда-то вниз по коридорам, как будто в застенок для пытки. Потом, поднявшись снова вверх, они вводили меня в другую камеру и, также крикнув: «Раздевайтесь!», забирали с собой всю мою одежду и с шумом уходили, предоставив мне оканчивать ночь в новом месте».

107 (стр. 514). В. Д. Комарова, племянница искусствоведа В. В. Стасова и сестра известной революционерки Е. Д. Стасовой,— исследовательница литературы, автор одной из лучших в европейской литературе обширной монографии о Жорж Занд (два тома на русском, третий на французском языке).

108 (стр. 520). На II Менделеевском съезде Н. А. Морозов произнес 27 декабря 1911 г. речь на тему «Прошедшее и будущее миров с современной геофизической и астрофизической точки зрения». Напечатана в журн. «Природа» за 1912 г. (№ 3, стр. 333—362) с пометкой редакции: «Предоставлена для напечатания в полном виде исключительно журналу «Природа»». На I Менделеевском съезде, состоявшемся в Петербурге в конце декабря 1907 г., Н. А. Морозов сделал сообщение на тему «Эволюция вещества в природе». Напечатано в «Трудах» съезда, П., 1909 (стр. 191 и ел.). Названный в комментируемом тексте доклад «Эволюция вещества на небесных светилах по данным спектрального анализа» Н. А. Морозов сделал 3 января 1910 г. на соединенном заседании XII съезда естествоиспытателей и врачей и Московского общества испытателей природы; напечатан в «Известиях Общества испытателей природы» за 1910 г.; есть отд. оттиск (М., 191!0,

28 стр.). Статья Н. А. Морозова на ту же тему напечатана в приложении к русскому переводу книги: Карус Штерне, Эволюция мира (т. III, М., 1910. «Эволюция элементов на небесных светилах», стр. 381—432) и отд. брошюрой — по-немецки (Дрезден, 1910, 41 стр.).

109 (стр. 522). Лидия Петровна Стуре вместе с другими шестью революционерами была повешена за участие в покушении 7 февраля 1908 г.на вел. князя Николая Николаевича и реакционного министра юстиции И. Г. Щегловитова. За выдачу этих лиц Азеф получил, кроме обычного ежемесячного оклада за службу в жандармской охранке, награду в несколько тысяч рублей (В. К. Агафонов. Евно Азеф. В книге «Заграничная охранка», П., 1918, стр. 268).

В. Н. Фигнер дает характеристику Л. П. Стуре, дополняющую сообщение Н. А о ее непреодолимом обаянии: «Прелестная, изящная Лидия Стуре заходила на несколько минут ко мне. В шубке и меховой шапочке, еще осыпанной снегом, высокая, стройная, с тонким, правильным личиком, она была восхитительна» (Соч., т. III, 1932, стр. 244).

На основании материалов о Стуре и ее товарищах Л. Н. Андреев написал «Рассказ о семи повешенных».

110 (стр. 523). Н. М. Ляпин произвел поверочные астрономические вычисления для исследования Н. А. Морозова об Апокалипсисе (см. «Повести моей жизни», т. I).

111 (стр. 525). Откровение .Иоанна. Историко-астрономическое исследование. Со статьей Артура Древса. Штутгарт, 1912, 20 + 229 стр., 50 иллюстраций вкладками и в тексте. Книга была также издана в польском переводе (Львов, 1909).

112 (стр. 535). Исследователь революционного движения во флоте ген.-майор С. Ф. Найда сообщает о начале революционного подъема в результате большевистской пропаганды в Черноморском флоте после столыпинской реакции: «Эта работа велась интенсивно, и именно в результате ее стало возможным предпринять попытку восстания весной 1912 г. ... Традиции «Потемкина» и «Очакова» были живы среди моряков Черноморского флота... Восстание на Черном море, как и на Балтике, было предано провокаторами... Были проведены аресты. Первую группу арестованных судили в июне 1912 г. 13 человек были приговорены к смертной казни и 5 — к каторжным работам... Суд над второй группой арестованных (143 чел.) состоялся в октябре. И для этой группы приговор был беспощаден... На защиту осужденных моряков... поднялись рабочие и лучшая часть интеллигенции страны. Организаторами этой борьбы были большевики... Бастовало... в стране до 220 тысяч человек... Именно это движение спасло многих черноморцев от смертной казни» (С. Ф. Найда. Революционное движение в царском флоте, тезисы доклада в Институте истории Академии наук СССР, 24/1 1946цг. М., 1946, стр. 19 и ел.). Подробности — в обширной работе С. Ф. Найда под тем же названием, выпущенной Институтом истории Академии наук СССР. Ср. статью того же автора «К истории революционного движения во флоте в годы реакции и революционного подъема» (сб. «Флот нашей родины», М.— Л., 1940, стр. 197).

113 (стр. 556). Из стихотворения Н. А. Некрасова.

114 (стр. 559). Стихотворение включено в книгу Н. А. «Звездные песни» (ч. I, стр. 72) под заглавием «Идейный поезд», с подзаголовком «Модерн». Строка 10 читается в книге так: «В край, где грезам нет предела». В остальном редакция та же.

115 (стр. 559). Сочинено стихотворение «Идейный поезд» в 1910 г. на операционном столе при удалении у Н. А. Морозова опухоли, нажитой им в Шлиссельбургской крепости.

116 (стр. 574). В Двинской крепости Н. А. Морозов написал все «Повести моей жизни» и настоящую повесть.

В письме к редактору газ. «Русское слово» от 25 апреля 1913 г. из Петербурга Н. А. Морозов сообщал: «Вышел из Двинской крепости совсем здоровым» (Письмо к Ф. И. Благову. Рукописный отдел Гос. библиотеки им. В. И Ленина шифр «Р. С. 17/43»).

Сохранилось несколько писем Н. А. Морозова из Двинской крепости. Одно из них — ответ некоему Матвею Ивановичу, который спрашивал, где он может достать книги «В начале жизни», «Откровение в грозе и буре» и др. Н. А. Морозов указал ему адреса издателя (письмо от 24 июля 1912 г. Рукописный отдел Гос. библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Собрание Э. П. Юргенсона, шифр «V. 4. 4»).

Первая из названных книг — «В начале жизни. Как из меня вышел революционер вместо ученого». Изд. В. М. Саблина, М., 1907, 265 стр., с илл., ц. 80 коп. Содержание книги составило т. I «Повестей моей жизни». Письма из Двинской крепости к академику Б. Б. Голицыну см. в тексте. К повестям Н. А. Морозова, написанным после выхода из Шлиссельбургской крепости, относятся еще очерки под названием «За снежными вершинами— из путевых заметок», не связанные по теме с настоящим изданием. Их содержание видно из названий отдельных глаз: «Первые дни в Закавказье. В горной Имеретин. В горных ущельях Сванетии. В избушке на курьих ножках. На неведомом курорте. У забытого памятника прошлого. Латпарский перевал». Повесть напечатана в журнале «Вестник Европы» за 1910 г. (№ 4 стр. 50—71; № 5, стр. 64—88).

117 (стр. 575). «Письма из Шлиссельбургской крепости» впервые напечатаны в журнале «Вестник Европы» за 1909 г. (№ 1—4, 5—7). Затем изданы отдельной книгой под тем же названием (СПб., 1910). В обращении «К читателю», помеченном «Ноябрь 1908 г.», Н. А. Морозов передавал свой разговор с одним из друзей, ознакомившихся с письмами частным образом: «Почему вы не отдаете в печать этих писем?» — спросил тот. «Что может быть интересного для публики в посланиях, прошедших через цензуру таких министров внутренних дел, как Сипягин, Плеве и другие? — возразил Николай Александрович.— Ведь в этих письмах мне было запрещено говорить о чем бы то ни было, кроме своего здоровья, занятий и семейных дел. Они ни для кого не интересны, кроме моих собственных родных и близких знакомых».

Собеседник напомнил, что Шлиссельбург не был обыкновенной темницей. «Самый остров был двадцать лет изолирован от всего живого мира. Поэтому все, что там делалось, стало интересно не для одних друзей» автора, «но и для многих посторонних». «Ваши письма,— говорил этот друг Н. А. Морозова,— будут интересны многим по месту, из которого они написаны, а другим интересны, кроме того, и с одной, совершенно особой, точки зрения. В воспоминаниях, появившихся в «Былом», «Минувших годах», «Историческом вестнике» и других журналах, подробно описана внешняя сторона жизни заключенных в старой Шлиссельбургской крепости, но еще плохо выяснена их внутренняя, интимная и духовная жизнь, а ваши письма именно и являются официально засвидетельствованными документами психического настроения человека, считавшего себя навеки погребенным».

«Но эта интимная сторона жизни мало или, лучше сказать, односторонне очерчена и здесь,—сказал Н. А. Морозов.— Неужели вы думаете, что я все 25 лет своего третьего заключения только и думал о том, что можно было сообщать родным через департамент полиции и министров внутренних дел? Нет! Такие мысли постоянно чередовались с другими, о которых я не имел ни малейшей возможности писать. Даже из этих писем были вычеркнуты администрацией некоторые места».

Н. А. Морозов после долгого раздумья решил опубликовать свои «Письма из Шлиссельбургской крепости». Всех писем — с 18 февраля 1897 г. по 6 августа 1905 г.— восемнадцать. Их рукописи, конечно, от усердного чтения «готовы были обратиться в клочья». Некоторые восстановлены по черновикам, вывезенным из крепости. Подлинники писем долгое время хранились у одной из сестер Н. А. Морозова, но впоследствии были утрачены. Для настоящего издания в письмах сделаны некоторые сокращения, не коснувшиеся, впрочем, рассказов о настроении Н. А. Морозова, о его научных занятиях, воспоминаний о различных эпизодах из его жизни за границей до 1881 г. Сокращения отмечены многоточиями в прямых скобках.

118 (стр. 575). Даты писем — по старому стилю.

119 (стр. 576). Отец Н. А. Морозова умер 24 марта 1886 г. (см. «Повести моей жизни», т. I). Мать, Анна Васильевна, скончалась 11 марта 1919 г., 85 лет от роду. Из их шестерых детей (сын Петр и пять дочерей) никто не пережил Н. А. Морозова. Единственный сын его брата Александр умер в Ленинграде во время блокады в войну 1941—1945 гг. Все сестры были замужем. Их фамилии в порядке их старшинства по рождению: Екатерина Зыкова, Надежда Грушецкая, Аграфена (Груша — в письмах из крепости) Франция, Вера Захарова, Варвара Мясищева (сообщение К. А. Морозовой).

120 (стр. 576). Марья Александровна Васильковская— гувернантка младших детей в семье родителей Н. А. Морозова.

121 (стр. 576). Об «улучшении» обстановки жизни политических заключенных в Шлиссельбургской крепости сказано, конечно, лишь в расчете на первых читателей этих писем — на жандармские власти. О жутких условиях, в которых царские жандармы содержали попавшихся к ним в плен революционеров, рассказывает сам Н. А. Морозов в очерках, составляющих настоящий том его «Повестей». Мрачная обстановка жизни в . «государевой» каторжной тюрьме обрисована Н. А. Морозовым в очерке «Тени минувшего» и в других повестях настоящего тома, а также в воспоминаниях других шлиссельбуржцев, особенно В. Н. Фигнер (Соч., тт. I— VII, 1932) и М. В. Новорусского (1933).

122 (стр. 577). Имеется в виду книга Н. А. Морозова «Периодические системы строения вещества. Теория возникновения современных химических элементов», 483 стр., 55 литогр. табл., М., 1907. По выходе книги в свет автор разослал ее многим ученым-химикам. Получил ее также профессор химии Новороссийского (Одесского) университета, впоследствии член-корреспондент Академии наук П. Г. Меликишвили. Ознакомившись с произведением Н. А. Морозова, проф. Меликишвили отозвался о нем очень лестно. «Книга эта,-— заявил он,— в высшей степени оригинальна и обнаруживает в авторе ее глубокий философский ум и способности ученого. Весь труд, изобилует остроумными выводами, хотя и не новыми с научной точки зрения, но весьма оригинальными. Приходится сожалеть о том, что автор не имел возможности пользоваться литературой вопроса и вынужден был ограничиваться лишь двумя учебниками химии да журналом Русского химического общества. Вследствие этого он приходил самостоятельно к некоторым выводам, известным уже в литературе до него. При других условиях работа могла бы явиться видным вкладом в науку, но и в настоящем виде это оригинальный и ценный труд» (газ. «Одесские новости», 1907 г., 17 февраля).

Что касается литературного изложения этого ученого труда, то В. Н. Фигнер вспоминала о нем много десятилетий спустя: «Работая систематически изо дня в день, Морозов мог создать одно из своих главных произведений — «Строение вещества», написанное таким увлекательным языком, что было истинным наслаждением читать его» (Соч., т. II, 1932, стр. 186).

123 (стр. 578). Сохранилось письмо Н. А. Морозова к сестре Вере от 14 марта 1882 г. Там он предлагал родным обратиться к Э. Реклю с такой же просьбой.

124 (стр. 582). Из стихотворения «Вопросы» в серии «Северное море».

125 (стр. 585). Многоточие в начале письма принадлежит автору, который, по-видимому, сократил текст при сдаче письма в печать. В дальнейшем такие многоточия повторяются.

126 (стр 587). Это стихотворение имеет в сборнике Н. А. Морозова «Звездные песни» заглавие «Привет» (ч. I. M., 1920, стр. 124).

127 (стр. 587). Книга издана: «Функция. Наглядное изложение дифференциального и интегрального исчисления и некоторых его приложений к естествознанию и геометрии. Руководство к самостоятельному изучению высшего математического анализа». Киев, 1912, 12 + 464 стр., с чертежами.

128 (стр. 587). Л. А. Волкенштейн была арестована в октябре 1883 г., судилась по «процессу 14-ти» в сентябре 1884 г. Приговорена к смертной казни, замененной 15-летней каторгой. В марте 1897 г. отправлена на поселение на о. Сахалин. Затем переехала во Владивосток. Здесь убита 10 января 1906 г. при расстреле безоружной манифестации.

Л. Ф. Янович арестован в Варшаве в июле 1884 г. Приговорен к 16-летней каторге. В 1896 г. отправлен в Средне-Колымск. Жестокие условия шлиссельбургского заключения повлияли на психическое состояние Яновича. Он не выдержал суровой жизни в ссылке и кончил самоубийством в мае 1902 г. В оставленной записке заявлял, что его убило царское правительство. «Пусть на него падет ответственность за мою смерть,— писал он,— точно так же как и за гибель бесчисленного ряда других моих товарищей» («Галерея шлиссельбургских узников», т. I, СПб., 1907, стр. 184).

М. П. Шебалин арестован в марте 1884 г., приговорен по «процессу 12-ти» к 12-летней каторге; в конце 1896 г. отправлен в Якутскую область.

К. Ф. Мартынов (Борисевич) осужден по тому же процессу, приговорен к тому же наказанию, что и Шебалин; вместе с ним отправлен в ссылку.

В. С. Панкратов осужден одновременно с ними на каторгу на 20 лет; в ссылку отправлен вместе с товарищами по процессу.

Манифест был по случаю коронации Николая II.

129 (стр. 590). Из стихотворения А. С. Пушкина «Вновь я посетил...» (1835 г.; Полное собрание сочинений, т. II, ред. М. А. Цявловского, М., 1936, стр. 240).

130 (стр. 592). См. письма к О. С. Любатович от 11 февраля и 20 марта 1882 г.

131 (стр. 593). Имеются указания на два сборника стихотворений Н. А. Морозова, изданные до его шлиссельбургского заточения: 1) Тюремные видения. Тип. газ. «Начало» (в Петербурге, 1878 г.), 11 страниц (сб. «Русская подпольная и зарубежная печать», ред. С. Н. Валка и Б. П. Козьмина, М., 1935, стр. 81). 2) Стихотворения. 1875—1880. Женева, 1881. Тип. «Работника» и «Громады», 80 стр. (сб. «Вольная русская печать в Российской публичной библиотеке». П., 1920, стр. 73). Несколько стихотворений Н. А. Морозова было напечатано в книге «Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенных по политическим причинам в период 1873—1877 гг., осужденных и ожидающих «суда»». Женева, тип. газ. «Работник», 1877.

132 (стр. 600). Упоминаемая здесь картина написана не И. Е. Репиным. Есть сходная по теме картина В. Г. Перова «Сельский крестный ход на Пасхе» (1861 г.) Однако не все сообщаемые Н. А. Морозовым подробности имеются в произведении Перова. Возможно, что при составлении комментируемого письма в памяти Н. А. Морозова возникла какая-то третья картина или за давностью лет он не точно припоминал ее содержание.

133 (стр. 601). Об этом — в "Повестях моей жизни" (т. I).

134 (стр. 602). Здесь один из многочисленных остроумных приемов Н. А. Морозова для сообщения родным о своей мрачной камере в шлиссельбургской каторжной тюрьме. В. Н. Фигнер сообщает об условиях, созданных жандармами для переписки шлиссельбуржцев: «Запрещено писать о товарищах, о тюремном здании, о своей камере, о тюремных порядках. К содержанию писем департаментская цензура относилась с подозрительностью, доходившей до смешного» (Соч., т. II, 1932, стр. 147 и сл.).

135 (стр. 606). Точное название книги см. выше, прим. 122 к стр. 577.

136 (стр. 608). П. В. Карпович 14 февраля 1901 г. смертельно ранил «душителя университетской молодежи» (выражение В. Н. Фигнер), министра просвещения, злейшего реакционера Н. П. Боголепова. Вот что рассказывает В. Н. Фигнер об упоминаемом Н. А. Морозовым уводе Карповича в карцер: «Карпович не руководился нашим опытом [постепенного завоевывания тюремных льгот] и в своих действиях проявлял импульсивность, иногда без всякой нужды вызывая столкновения с начальством». Однажды Карпович вздумал петь, когда тюремное начальство, из опасения доноса со стороны приехавшего в тюрьму постороннего лица, просило соблюдать «порядок». «Напрасно смотритель раза два-три подходил к нему, прося прекратить. Карпович не слушался. Тогда смотритель увел его в здание старой тюрьмы, где он и пробыл два или три дня» (В. Н. Фигнер. Полное собрание сочинений, т. II, стр. 194 и ел., 1932). Об истории с П. В. Карповичем см. очерк «Тени минувшего».

137 (стр. 611). Рукопись этого труда Н. А. Морозова долго пролежала в департаменте полиции без движения. Затем ее послали профессору Д. П. Коновалову, а не академику Н. Н. Бекетову или Д. И. Менделееву, как о том просил автор, так как оба они за свой прогрессивный образ мыслей находились на плохом счету у департамента полиции (см. письмо от 25 июня 1903 г.).

138 (стр. 612). Полное название книги: «Основы качественного физико-математического анализа и новые физические факторы, обнаруживаемые им в различных явлениях природы». Изд. И. Д. Сытина, 402 стр., 22 табл. и 89 рис., М., 1908.

139 (стр. 620). Ни в книге «Стихотворения» Вл. Соловьева, изд. 6-е, М., 1915, ни в книге «Шуточные пьесы» Вл. Соловьева, М., 1922, нет такого четверостишия. В Собрание сочинений Вл. Соловьева (тт. 1—X, 1911 —1914) стихотворения вообще не включены.

140 (стр. 620). Приведенное здесь стихотворение Н. А. Морозова включено в сборник «Звездные песни» с заглавием «Атолл». В книге первая строка читается так: «Пред атоллом воющая» и т. д. (ч. I, M., 1920, стр. 123).

141 (стр. 621). Отзыв профессора Д. П. Коновалова был очень условный. Он признавал большую осведомленность Н. А. Морозова в науке, но отрицательно относился к его теоретическим выводам (см. письмо от 25 июня 1903 г.).

142 (стр. 625). Трехтомный труд Н. А. «Строение вещества» не был издан и в дальнейшем. См. Л. Круковская. Н. А. Морозов, очерк жизни и деятельности (П., 1919, стр. 77); ср. «Библиография трудов почетного академика Н. А. Морозова» под ред. О. В. Исаковой, в книге К. Морозовой: Николай Александрович Морозов, к 90-летию со дня рождения, изд. Академии наук СССР (М.— Л., 1944, стр. 38 и ел.); см. выше, прим. 41 к стр. 181.

143 (стр. 626). На отрицательный отзыв Д. П. Коновалова о научном значении трудов Н. А. Морозова, кроме отсутствия опытного подтверждения абстрактных выводов Н. А. Морозова, могла повлиять его репутация борца с царским правительством. Сам Д. П. Коновалов в то время, когда ему приходилось разбирать труд Н. А. Морозова, усердно поддерживал реакционную политику царского правительства. В качестве директора Горного института он вел еще до первой русской революции решительную борьбу с прогрессивным студенчеством (об этом — в книге «Из истории студенческих волнений. Коноваловский конфликт». СПб., 1906, 851 стр.).

Крупные научные заслуги Д. П. Коновалова высоко ценились в нашей стране и за рубежом. Он был почетным членом многих отечественных и иностранных ученых обществ. С 1921 г. был членом-корреспондентом, а с 1923 г.— действительным членом нашей Академии наук, несколько раз избирался президентом Русского физико-химического общества. Сжатый обзор его научной деятельности дал академик А. А. Банков: «Дм. Петр. Коновалов, биографический очерк», изд. Академии наук СССР. Л., 1928, 19 стр.

144 (стр. 629). Министром внутренних дел был тогда В. К. фон Плеве. До чего доходила его система запрещения, видно из письма В. Н. Фигнер, относящегося к тому же времени, что и письмо Н. А. Морозова: «Мы лишены решительно всего, что может скрашивать жизнь, и изоляция нас от всех событий, политических и общественных, доведена до высшей степени совершенства. Никаких газет, журналов» (Соч., т. VI, 1932, стр. 277). Об условиях содержания шлиссельбуржцев см. очерк «Тени минувшего».

145 (стр. 630). Здесь ответ Н. А. Морозова на запрос родных о его отношении к религии. В своем многотомном исследовании «Христос», в журнальных статьях и очерках на эту тему, в исследованиях об Апокалипсисе и Пророках, в публичных лекциях он подробно развил свое отрицательное отношение к религиозным сказаниям.

146 (стр. 639). Об этой лекции Н. А. Морозова — в § 3 главы 1-й «Повестей моей жизни» (т. I настоящего издания).

147 (стр. 640). Журнал «Слово» издавался в 1878—1881 гг. Ни в одной из 38 книг этого журнала не удалось обнаружить приводимого здесь Н. А. Морозовым стихотворения.

148 (стр. 643). Текст этого письма от слов «По-прежнему живу» включен Н. А. Морозовым в его позднейший очерк «Княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова, воспоминание». Очерк напечатан в книге «Первый женский календарь на 1910 г.» (СПб., 1910, отдел «Из прошлого и настоящего», стр. 25—29) и помечен: «5 ноября 1909 г.». В этот очерк включены выдержки из двух шлиссельбургских писем — комментируемого и следующего за ним. Отрывки снабжены краткими связующими заметками автора.

Начинается очерк так: «Осенью минувшего года скончалась после долгой жизни, посвященной нуждающимся, обремененным и заключенным в темницах, одна из симпатичнейших деятельниц XIX века — княжна Дондукова-Корсакова. Еще не настало время произвести полную и всестороннюю оценку ее бескорыстной гуманитарной деятельности на пользу ближнего, так свежа еще ее память. Но мне невольно хочется сказать хоть несколько добрых слов об этой необыкновенно симпатичной женщине, прежде чем другие дадут ее полную биографию. Впервые мы встретились с ней в июле 1904 г. в стенах Шлиссельбургской крепости. Это была единственная посетительница, навестившая нас там за все время нашего заточения.

В то время нам уже разрешено было писать родным по два письма в год, в январе и июне, каждое на одном листке, и ее приход ко мне описан был в следующем же январском письме 1905 г. Вот что в нем говорилось». Затем — точная выдержка из письма.

149 (стр. 644). В журнале «Современный мир» за 1907 г. (№ 3, стр. 50—67) напечатан очерк Н. А. Морозова «Четвертое измерение. Из писем товарищам по заключению». В нем три «письма», содержание которых определяется их подзаголовками: «Письмо I — Не имеем ли мы в нашем понятии о временя намека на четвертое измерение) Маленькое путешествие по вечности. Письмо II — Миры различных измерений с точки зрения опыта и в воображении. Письмо III—Миры различного числа измерений с математической и физической точки зрения. Путешествие в бесконечность вселенной».

Было еще отдельное издание очерка Н. А. Морозова на ту же тему: «На границе неведомого. Астрономические и физические полуфантазии», М., 1910, 189 стр. с илл.

150 (стр. 649). Это стихотворение включено в книгу Н. А. Морозова «Звездные песни» (ч. I, M., 1920, стр. 169).

В книге первая строка начинается иначе: «Был поэт» и т. д., а восьмая читается так: «Пел сто лет».

151 (стр. 651). В заключительном примечании к письмам Н. А. Моро-зава из Шлиссельбургской крепости приведем несколько сообщений о пребывании его в «государевых» каторжных тюрьмах.

М. Н. Тригони писал о начальном периоде их заточения: «Среди тишины, ничем не нарушаемой, справа слышались шаги бегающего, словно белка в колесе, Морозова» (Из воспоминаний об Алексеевской равелине, «Минувшие годы», № 4, 1908, стр. 61).

Сам Н. А. Морозов рассказывал по выходе из Шлиссельбурга, что отрезанные от всего мира он и его товарищи должны были искать всеми путями сношения с внешним миром, с живыми людьми, не принадлежавшими к составу охраны. В условиях их заключения и священник мог оказаться отдушиной, и он мог сообщить что-нибудь или «проговориться» о том или ином событии. Таков был их взгляд на приглашение священника в камеры (П. Е,. Щеголев Алексеевский равелин, книга о падении и величии человека. М., 1929, стр. 339).

Подробный рассказ о пребывании Н. А. Морозова в Шлиссельбургской крепости оставил И. П. Ювачев, попавший туда в самом начале «вечного» заточения Н. А. Морозова. «Однажды летом 1885 г. приходит ко мне смотритель и спрашивает, не желаю ли я гулять вдвоем с одним из товарищей по заключению.— Конечно, хочу.

Меня охватила невыразимая радость, но одновременно я почувствовал и некоторое смущение. Мне казалось, что я уже отвык от людей... Меня ввели в загородку, в северо-восточном углу тюремного двора, разделенную на небольшие клетки в виде секторов. Оставив меня в одной из них под присмотром жандармов, помешавшихся тут же, на деревянной вышке, смотритель пошел за другим заключенным.

Через три-четыре минуты, слышу — ведут его. Открывается дверь, и входит высокий, страшно бледный и сильно истощенный молодой человек с небольшой русой бородкой, в таком же арестантском костюме, как и я, товарищ по заключению, по общим страданиям! Но, боже мой, что за вид у него! Болезненно худой, с тусклыми глазами; серый халат повис складками, как на вешалке, из башмаков выбились подвертки. Он не шагал, подымая ноги, а передвигал и волочил их, как старик. Пройдя два шага, он останавливается и смотрит себе под ноги, как бы выбирая место, куда стать... Мы сказали друг другу своя фамилии.

Во все время наших первых переговоров дверь была открыта, и солдаты вместе с смотрителем с видимым любопытством смотрели на наше свидание. Когда они ушли, Н. А. Морозов — так звали моего нового товарища— спрашивает меня:—Вы давно в одиночном заключении) — Три года.

Он недоверчиво заглянул мне в глаза и стал расспрашивать о моих занятиях. Потом, когда через десять минут оживленного разговора мы стали друзьями, он откровенно признался:

— А знаете ли, я ведь вас заподозрил, когда вы сказали мне, что сидели три года.— Почему же? — Да у вас блестят глаза, как будто вы вчера приехали из деревни. Я вот совсем ослабел глазами, теперь и читать не могу.

Я объяснил ему, что прежде я тоже не мог читать, но потом, ежедневно делая холодные ванны для глаз, снова укрепил их.

Это был Н. А. Морозов... Мы виделись во время прогулок два раза в неделю. Каждый из нас приходил на свидание с кучею всевозможных вопросов, но предложить их один другому на разрешение мы никогда не успевали. Тогда мы придумали такую систему: как только встречаемся в загородке, прежде всего выкладываем друг другу все наши заранее приготовленные вопросы. Иные сейчас же разрешались, а которые требовали более обдуманного ответа, оставлялись до следующего свидания. И о чем только ни переговорили мы в эти немногие минуты! К моему счастию, я встретил в Морозове тоже любителя математики и астрономии [И. П. Ювачев был до ареста морским офицером]... К сожалению, он настолько ослаб глазами, что временами совершенно не мог ни читать, ни писать. Иногда он выносил книгу на прогулку и просил меня прочесть наиболее заинтересовавшие его страницы. А ведь был когда-то красивый, здоровый, краснощекий юноша! Николай Александрович много мечтал по выходе из тюрьмы завести школу и отдать все свои силы, богатства и способности детям» (И. П. Ювачев. Шлиссельбургская крепость. М., 1907, стр. 71 и ел.).

Автор этого рассказа не упоминает об одном любопытном эпизоде из его совместных прогулок с Н. А. Морозовым в клетках Шлиссельбургской крепости. Разделявший до ареста боевую программу «Народной воли», Ювачев в годы заточения постепенно «превратила в миролюбца в духе Толстого и советовался с Морозовым, не должен ли о«, согласно изменению своих убеждений, довести до сведения правитель:тва об одной тайне, известной ему как революционеру: дело шло об указании места, с которого легко было сделать покушение на жизнь императора Александра III, жившего в Аничковом дворце. Отец Ювачева служил в этом дворце и имел квартиру, из окна которой с величайшей легкостью можно было бросить бомбу в экипаж царя при его выездах из дворца. Стоит ли говорить, что Морозов отклонил Ювачева от этого поступка» (В. Н. Фигнер. Соч., т. II, 1932, стр. 110).

Рассказывая о посещении шлиссельбуржцев царскими сановниками, В. Н. Фигнер сообщает, что именно жандармский генерал А.И. Пантелеев разрешил передать рукопись Н. А. Морозова «О строении вещества» для рассмотрения и отзыва профессору химии. Кроме разговора о рукописи, командир жандармского корпуса затронул и вопрос политический. «Вы боролись против самодержавия,— сказал он тоном победителя,— но это самодержавие теперь крепче, чем когда-либо». Морозов отвечал: «Пусть ваше мнение таково, но я остаюсь при убеждении, что только политическая свобода даст России возможность развиваться и процветать» (Соч., т. II, стр. 178).

В конце 90-х годов к заключенным гопал журнал «Новое слово», в котором печатались статьи марксистского содержания. «Впечатление от журнала было, можно сказать, потрясающее... Тотчас среди нас обозначились различные лагери: одни торжествовали, другие чувствовали себя уязвленными. Лукашевич [.И. Д., осужденный по процессу А. И. Ульянова за покушение 1 марта 1887 г. на Александра III] и Новорусский... заявляли, что были социал-демократами... Их поддерживали,.. Шебалин и Янович... Примкнул к ним и Морозов... Начались обсуждения, горячие споры» (В. Н. Фигнер. Соч., т. II, 1932, стр. 183 и сл.).

Кроме научно-исследовательской деятельности, преподавания товарищам и писания стихов, Н. А. Морозов занимался в Шлиссельбурге, правда недолго, редактированием тюремного журнала «Паутинка». Вышел только один номер (В. Н. Фигнер. Соч., т. II, стр. 187).

В революционные дни 1905 г. опустевшая каторжная тюрьма Шлиссельбургской крепости была местом паломничества петербуржцев. Старый тюремный надзиратель водил посетителей вдоль камер, объяснял, где, кто и как сидел. О Н. А. Морозове он рассказывал: «Морозов сидел по-благородному, как мышка, не слыхать его. Заглянешь в глазок, а он либо пишет, либо так себе спокойно думает» («Голос минувшего», № 11 за 1915 г., стр. 127).

В небольшом мемуарном очерке о шлиссельбургском заточении Н. А. Морозов писал после свержения царского самодержавия: «От Шлиссельбургской крепости остались одни обгорелые стены. От этого известия веет на меня какой-то трудно определимой грустью... Когда-то, приехав много лет тому назад в Швейцарию как политический изгнанник из своей страны, я посетил в Монтрё темницу Шильонского узника и, глядя на ее сохраненную обстановку, ярко представил себе по ней мучения Бовивара, как они описаны в гениальной поэме Байрона, и думал, что когда-нибудь также будут ходить путешественники будущей свободной России, чтобы посмотреть с благоговением на мрачные темницы мучеников русских царей» (Николай Морозов. (Каменный гроб. «Аргус», № 4 за 1917 г., стр. 7 и сл. См. еще книжку Н. А. Морозова «Полет в Шлиссельбург над местами заточения». П., 1917).